Дни, месяцы, годы

Колодец стал сухим, словно дерево без листьев.

Но Сянь-е придумал, как добывать воду: вечером он спускал в колодец тюфяк, а наутро поднимал его на веревке и отжимал с тюфяка полведра воды. Потом снова спускал тюфяк в колодец и возвращался с водой на поле. Кукурузу старик поливал той же водой, которой споласкивал котелок, умывался и изредка стирал одежду, и пока что ему хватало. Когда Сянь-е вытаскивал тюфяк из колодца и отжимал воду в ведро, по иссушенному солнцем воздуху растекался прохладный пар. Сянь-е бился с солнцем за каждый глоток смоченного водой воздуха, жадно вдыхал его и бранился: я за семьдесят два года столько всего перевидал! Думаешь испугать меня пересохшим колодцем? Пока под землей есть вода, я уж придумаю, как ее достать. Давай, теперь высуши подземные воды мне назло!

Старик из любой битвы выходил победителем.

Однажды Сянь-е с утра до вечера мотыжил землю на поле своего племянника, но накопал всего полчашки кукурузных зерен. На следующий день он пошел на другое поле, но там зерен даже на полчашки не набралось. Теперь старик и пес ели всего два раза в день, и вместо наваристой каши из кукурузного толокна в их чашках плескалась жиденькая похлебка. Сянь-е знал, что так они долго не протянут, но не мог понять, в чем же дело. Все семьи в деревне добросовестно засеяли свои поля, ни одно зернышко не проросло, стало быть, вся кукуруза должна лежать в земле. Заметив, как ходят под шкурой ребра Слепыша, старик невольно вздрогнул. Помял свое лицо – кожу на нем можно было оттянуть на полчи, словно вместо кожи череп завернули в тряпичный узел. Руки и ноги у старика ослабли. Вытаскивая из колодца набухший тюфяк, он поминутно останавливался, чтобы передохнуть. Плохо дело, думал Сянь-е, так недолго и с голода помереть.

Говорит: Слепыш, придется нам залезть в чужой дом, поискать припасы.

Говорит: мы возьмем в долг, вот кончится засуха, и со следующего урожая я все верну.

Старик закинул на плечо холщовый мешок и, пошатываясь, побрел к деревне. Пес беззвучно шагал следом. Сянь-е ступал, поджимая большие пальцы, стараясь касаться земли только кончиками пальцев и пяткой, чтобы не обжечь подошвы. Пес через каждые пару шагов останавливался облизать то одну, то другую лапу, и путь от горы до деревни растянулся едва ли не на целый год, хотя поле старика лежало всего в восьми с половиной ли от околицы. Добредя до хлева на краю деревни, Сянь-е спрятался в тени у стены, сбросил башмаки и принялся растирать босые ноги.

Пес полежал немного в тени, свесив язык, потом подошел к чьей-то стене, задрал на нее лапу и выцедил из себя несколько капель.

Стало быть, здесь и одолжимся, решил Сянь-е. Он достал из мешка топор и сбил замок на воротах. Прошел прямиком к дому, разделался с замком на входной двери, шагнул в главную комнату и первым делом увидел стол под толстым слоем пыли и затканные паутиной углы. И в этой самой пыли, под пологом из паутины стоял алтарь с табличками предков, а на нем – портрет полнотелого старика. Старик был одет в халат и куртку магуа [6] , глаза сверкали, как наточенные ножи, и со свистом пронзали незваного гостя даже сквозь толстый слой пыли.

6

Магуа – куртка традиционного покроя, надевалась поверх халата чанпао.

Сянь-е так и замер на месте.

Они забрались в дом покойного деревенского старосты. Умер староста всего три года назад, и глаза его смотрели с портрета как живые, прожигая Сянь-е до самых костей. Слепыш, ты и впрямь слепой, подумал старик, как же ты мог задрать лапу на ворота покойного старосты? Сянь-е прислонил топор к двери, упал на колени и отбил старосте три земных поклона, потом трижды поклонился в пояс и сказал: почтенный староста, хребет Балоу и все окрестные земли поразила страшная засуха, какие случаются раз в тысячу лет. Народ ушел из деревни, на всем хребте, в целом мире остались только мы со Слепышом. Мы остались стеречь деревню. Мы уже третий день толком не ели, вот и заглянули в твой дом, чтобы одолжиться зерном. А в следующем году я все верну до последнего ляна [7] . Говорит: почтенный староста, ты обо мне не заботься, я и сам знаю, где в суровые годы прячут зерно. Сказав так, Сянь-е поднялся на ноги, отряхнул пыль с колен, подхватил мешок и шагнул в восточную комнату – само собой, чаны, горшки и кувшины стояли пустые, в них можно было и не заглядывать. Но Сянь-е с самого начала знал, что никто не оставит зерно в горшках и чанах, ведь там его проще всего найти. Надо искать под кроватью. В лившемся из окна свете он внимательно осмотрел земляной пол под кроватью. Уходя из деревни, никто не будет оставлять зерно в горшках – воры мигом найдут. Я бы тоже зарыл зерно под кроватью. Но под кроватью у старосты отыскался только селадоновый ночной горшок, поросший белым налетом, а пол был гладкий и ровный, его явно давно не трогали. Сянь-е снова взялся ворочать чаны с горшками, поискал и под столом, и в шкафу, и за шкафом, прошелся по всем трем комнатам, стуча ящиками и гремя сундуками, потратил уйму времени, с ног до головы измазался в пыли и паутине, но не нашел ни крупинки.

7

Лян – мера веса, около 40 г.

Сянь-е вернулся в главную комнату, отряхнул пыль с ладоней и сказал: староста, а староста. Ты пока был живой, я тебя ни разу не обидел, ни делом, ни словом. И всю жизнь величал тебя старшим братцем, хотя сам родился на две недели раньше. Если дома у тебя не осталось зерна, так бы и сказал! По твоей милости я впустую провозился тут целый день, думаешь, у меня силы лишние? Думаешь, во всей деревне я зерна не найду?

Староста, конечно же, промолчал.

Не услышав ответа, Сянь-е сердито покосился на старосту и сказал: фу-ты ну-ты, а я ему три земных поклона отбил. Потом шлепнул по морде задремавшего у двери пса и скомандовал: идем! Ни за что не поверю, что в целой деревне для нас зерна не найдется.

Сянь-е затворил ворота старостиного дома, продел дужку замка в петлю и снова отправился на поиски, обошел семь дворов, сбил дюжину замков, обыскал все чаны, горшки и кувшины, смотрел и в шкафах, и за шкафами, и под кроватями, и под столами, в каждый угол заглянул, но не нашел ни зернышка. Из седьмого по счету дома старик вынес фуражные весы и кнут (в том доме жил деревенский возница, и Сянь-е случалось подменять его на облучке), растерянно встал посреди деревенской улицы и бросил кнут с весами на землю: на кой черт мне весы? Кабы нашлось зерно, я б его взвесил, чтобы на будущий год вернуть сколько взял, но где оно, это зерно? Говорит: и на кой мне кнут? Кнут защищает не хуже ружья (как-то раз Сянь-е с одного удара пришиб кнутом волка), но на всем хребте не осталось ни одного зверя, даже зайцы убежали. На кой мне кнут? Ворота по всей деревне рассохлись от жары, между досками появились широкие щели. Сянь-е прищурившись глянул на небо – солнце стояло над самой макушкой, снова пришла пора обедать, но зерном в деревне даже не пахло, и сердце старика затапливало беспросветной тревогой. Сянь-е оставил пса на улице: ты сиди здесь, все равно ничего не видишь, откуда тебе знать, где спрятано зерно. А сам свернул в следующий переулок. Теперь он не ломал все замки подряд, а выбирал только богатые дома, но вот уже третий дом остался позади, а мешок в его руках был по-прежнему пуст. Когда Сянь-е вышел из переулка, его лицо в солнечных лучах отливало мертвенной белизной, старческие пятна сияли ярким пурпуром, а по изрезавшим лицо морщинам растекалась густая и горячая безысходность. Из последнего дома старик вынес горшок с полпригоршней соли. Взял из горшка одну крупинку, рассосал ее во рту, подошел к слепому псу и положил вторую крупинку ему на язык.

Слепыш уставил на старика пустые глазницы: неужели даже горсточки зерна не нашлось?

Ничего не ответив, Сянь-е вдруг схватил кнут, вышел на середину улицы и принялся со свистом хлестать повисшее в небе солнце. Тонкая тугая плеть из воловьей кожи змеей извивалась в воздухе, с ее хвоста срывались бледные раскаты грома, и посеченные кнутом солнечные лучи облетали, словно грушевый цвет, и вся земля была усыпана осколками, а по деревенским улицам гуляло эхо, как от новогодних хлопушек. Наконец Сянь-е взмок от натуги, капли пота со звоном полетели на землю, и он опустил кнут.

Пес растерянно стоял перед хозяином, его пустые глазницы блестели от слез.

Не дрейфь, Слепыш, сказал ему Сянь-е, из моей чашки с похлебкой половина всегда будет твоей, я лучше сам помру от голода, чем тебя помирать брошу.

Из глазниц Слепыша выкатились слезы. И на том месте, куда они упали, в земле остались две круглые ямки, каждая размером с горошину.

Пошли, сказал Сянь-е, подхватив горшок с солью, кнут и весы. Вернемся на склон, накопаем еще кукурузы.

Но старик и трех шагов не успел сделать, как его ноги пристыли к земле. Он увидел у края деревни стаю крыс, гладких и откормленных, словно в урожайный год. Черная глянцевая стая собралась в тени на краю деревни и беспокойно глядела на дорогу, глядела на старика и слепого пса. В голове у Сянь-е с лязгом распахнулась дверь – он все понял.

Сянь-е рассмеялся.

Сянь-е смеялся впервые с тех пор, как люди ушли из деревни, его старый смех сипел и крошился, как поджаренные на слабом огне бобы. Говорит: умори ты голодом хоть небо, хоть землю, а Сянь-е просто так не возьмешь!

Старик повел слепого пса мимо застывшей от страха стаи и сказал: Слепыш, знаешь, где спрятано все зерно? А я знаю, Сянь-е знает!

Той же ночью Сянь-е раскопал на склоне три крысиных норы и достал оттуда целый шэн [8] кукурузных зерен. До полуночи он дремал под навесом, а когда луна разлила по земле густой свет, оставил Слепыша у самодельного забора сторожить кукурузный росток, а сам отправился на поле, где накануне не смог выкопать ни одного зерна. Уселся посередине, затаил дыхание и стал ждать. Целый час было тихо, а потом старик услышал возню и писк – крысы не то играли, не то дрались за еду. Сянь-е прижал ухо к земле и воткнул колышек на том месте, откуда доносился писк. Потом вернулся на поле с мотыгой, перекопал всю землю на три чи вокруг колышка и в самом деле нашел крысиную нору, она пряталась на глубине в один чи. А в ней лежала кукуруза – полчашки, а то и больше. Старик выгреб все до последнего зернышка, вместе с пометом, а потом отправился на другое поле и проделал там то же самое.

8

Шэн – мера объема, около 1 литра.

Долгое время дни Сянь-е проходили в трудах и заботах. Рано утром он просыпался и шел к деревенскому колодцу отжимать тюфяк, затем возвращался на поле завтракать, а после завтрака садился выбирать крысиный помет из зерен. Сянь-е складывал помет в отдельную чашку, и когда она наполнялась до половины, закапывал ее содержимое под кукурузой. После обеда обязательно было поспать, и хотя солнечные лучи прорывались сквозь навес, деревянная лежанка спасала от жара, которым дышала земля. В иные дни лежанку обдувало прохладным ветерком, и старик крепко засыпал, а когда просыпался, алое солнце уже уходило за горы. Сянь-е снова шел к деревенскому колодцу, отжимал с тюфяка полведра воды, и наступала темнота. Поужинав, старик и пес подсаживались к кукурузе, слушали тишину и дышали прохладой. Сянь-е задавал псу и кукурузе вопросы, которые занимали его больше других, например, почему пшеница и кукуруза всегда выпускают только по одному листу? Пес и кукуруза беспомощно молчали, не зная ответа, а старик закуривал трубку, крепко затягивался и говорил: ну, давайте я вам растолкую. Кукуруза с пшеницей растут в поле, потому и листья выпускают по одному. Они же злаки. А коли ты не злак, а дерево, то и листья, будь добр, выпускай по две штуки за раз. В иные ночи, когда в поле шелестел ветерок, вопросы старика становились еще мудреней. Говорит однажды: вот послушайте, в деревне нашей как-то гостил один ученый – староста покойник тогда еще жив был. Ученый этот рассказывал, будто земля наша вертится, сделает круг – и день проходит. Вот и скажите, разве не глупости? Если она вертится, отчего же мы по ночам с кроватей не валимся? И отчего вода из чанов да из колодцев не выплескивается? И отчего люди ходят головами к небу и не падают? Говорит: ученый тот объяснял, будто бы земля нас притягивает, потому мы и не валимся с кроватей, но сами посудите, если бы земля нас притягивала, мы бы и шагу ступить не могли – ноги-то к дороге притянуты! За этими мудреными рассуждениями старик сделался торжественным и серьезным, даже о трубке позабыл. А в конце, растолковав псу и кукурузе все загадки, огорченно повалился навзничь, подставил лицо лунному свету и проговорил: я не стал выводить его на чистую воду. Тот ученый прожил в деревне три дня, а я ни разу не подошел к нему с вопросом. Боялся, что он не сможет ответить, опозорит себя перед всей деревней. Ученостью он зарабатывал себе на жизнь, не мог же я пустить его по миру.