Дни яблок

— Всегда да, — златозубо ответила Фаина Борисовна и отсыпала в бумажный фунтик маслянистые печеньица. — Мамочьке приветикь.

После посещения гастронома мне всегда хочется побыть в тишине — там у нас очень… людно. И постоянная сырость. Там, где теперь гастроном, в войну держали пленных. Из котла. Пока солдатики были на ходу и в силах, их водили разбирать развалины и баррикады, засыпать воронки, собирать трупы…. Потом спустилась осень, пленные стали умирать. Холод, голод, тиф — немцы заложили окна первого и второго этажей, двери подъездов, витрину, обнесли дом колючкой, расставили посты и стали ждать. Наверное, часовые слыхали, как скребутся с той стороны люди — поют, молятся, зовут маму.

Все они умерли до зимы, все заключённые в этом доме на углу — в нынешнем гастрономе. У него удобный перерыв — он работает, когда все остальные закрыты, но я его не люблю. Слишком шумно…

— Заметила, — начала бабушка подозрительно добрым тоном. — Же ты совсем не смотришь на воду. Как читаешь знаки?

Я задумчиво потер нос.

— Да никак, бабушка, не читаю. — ответил я, — знаю, как отвертеться, вот и всё. К чему тут знаки… Оно само.

— Неверно понятое знание, — начала бабушка. — Не без алкохоля, — жёстко завершила она. Я потрогал нос ещё раз.

— Ну, — сказал я, — коньяка чайная ложечка, и мне почти ничего не снится. Если принять больше — я их почти не слышу, они мне не мешают.

— С того начали многие, — зловеще заметила бабушка. — 3 бутелки в шафе^[19]. Вылила её.

— Не вы покупали, — оскорбился я, — можно было поинтересоваться, спросить…

— Интересуюсь и спрашиваю, — подытожила бабушка. — Что будет с человеком, ежели в пьятнадцать лят он пьёт?

— Смотря что пьёт, — пробурчал я. — Некоторые вот кофе с пелёнок — и ничего.

— То, Лесик, не метода, — сказала бабушка. — Те… они найдут к тебе доступ. Не поможет коньяк. Ни ложка, ни фляжка. Маеш сенс знать. Тот дар не для гешефтув — то нам испыт, ноша, а не глупотa. Ты зашёл на край, тому явилась. Одчищу тебя скоро. Изгоню те бздуры. — И она погладила меня по щеке, я глянул на неё искоса.

— Разве просил об этом? — буркнул я.

— Знаю тебя давно, — заверила меня бабушка, — и слышу, как молчишь. Не все прозбы говорят вслух. Ты, — сказала она, — запутался и сбился. Оброс корыстью, як мхем. То неналежне^[20], Лесик. Твои оборудки^[21] — то атракция^[22], завеса… Дым од алкохоля.

— Был раз за завесой, — сварливо вставил я. — Вы не помните, конечно же, но…

— Ни разу не забыла, — живо отозвалась бабушка. — Тот кошмар.

— За них неплохо платят, за кошмары, — подытожил я. — Станете спорить?

— Дыскусия, — любезно отозвалась бабушка. — Твой звыклый жанр. Пустой. Мне ближе дело.

И она побарабанила пальцами по столу — в ответ кухня дрогнула. Из-под клеёнки к бабушке поползли кверентские подношения — моё, моё, моё! Будто мало этого, деньги явились из комнаты — из всех моих тайничков, хованок и нычек ползком по коридору — прямо бабушке в руки. Она сидела неподвижно, без тени улыбки. Купюры шуршали по полу, взлетали, опускались. На столе образовалась небольшая, но приятная стопка. У меня чуть лицо не лопнуло со зла…

— Нет! Не смей! Не трожь! — крикнул я. И протянул руки — обратить чары против… Против своей крови — вернуть, остановить, отнять… Кухня вздрогнула ещё сильнее, в буфете звякнула посуда, кошка свалилась со спинки кресла и зашипела на все четыре стороны сразу.

— Знала, — мстительно сказала бабушка, восстанавливая порядки жестом. — Знала… же ты скапыгрош захланный^[23]. Фактычно сфиксовал^[24]на том. Гроши залепили очи. Как тераз распознаешь зло? Вот что видишь тут? — спросила бабушка и кивнула в сторону окна.

— Ворoн, — сказал я, сипло, вспоминая погубленный коньяк и крадущиеся купюры. — В тумане. Будет дождь.

— И сколько их? — бестрепетно поинтересовалась бабушка.

— Бессчётно… — откровенно заметил я. — Туман не перечесть…

— Как? — переспросила бабушка.

— Несметное его количество, — отозвался я. — Не смогу сосчитать. Значит, рассержусь. Уже рассердился. На вас.

Бабушка встала, подошла, похлопала меня по спине.

— Кто сердитый — той змея, — улыбнулась она.

— А кто серый, тот свинья, — ответил я.

— Твоё не возьму, панична мимоза, — сказала она. — Не мой цирк. Но одчищу тебя заналежне од тего скнарства…^[25] Тылко однайду, как то будет.

— Посох.

— Да! Посех! Что выклик требует од нас?

— Надо вникнуть в предмет вызова… Можно принести жертву… А! Сначала указать путь! Лучше всего сказать…

— Вирга! — выдохнула бабушка и поддёрнула рукава. Несколько минут спустя она с некоторым усилием подняла руки вверх и, раздумчиво оглядев собственные запястья, с силой хлопнула в ладоши.

— Вода окружает меня, — продолжил я. — А небо надо мной…

— Вирга! — повторила бабушка и попыталась вынуть нечто из воздуха.

Дверь балконная распахнулась — туман и какой-то дальний, нехорошо знакомый шум донёсся до нас.

— Твердой рукой держусь за землю, — ответил я.

— Знала все три царства, — закончила формулу бабушка. И прислушалась. Раздался шорох, словно песок просыпался или земля… На стол явилась небольшая кучка пепла, очень чёрного. Запахло жжёным сахаром.

— Ферерия… — заметила бабушка. — Коллизыя… Ту концерту ты устроил? Аматорские чары? Вгоняешь даму в панику?

— Всю жизнь мечтал, — буркнул я. — Вы, бабушка, мнительная. Зря. У вас в роду были инквизиторы?

— Тылко чаровницы… важные особы, — отозвалась бабушка, вновь пытающаяся заполучить посех. — С инквизицией было простейше. Абсолютне. Раз и крест. Купка попёлу…^[26]

Она покашляла в кулак. Воздух за окнами стал ощутимо уплотняться, а звуки приблизились. «Что бы то ни было, тебя одчищу», — сообщила бабушка, неодобрительно посматривая на густую мглу за окнами…

— Вот вы и доигрались, — злорадно заметил я. — «Посох-шмосох!». Вон, слышите? Трубы, собаки, топот этот… Натуральная Охота… Плюс туман, что кисель. Чары… Село без церкви!

Бабушка посмотрела на меня презрительно, даже раздула ноздри.

— Одшлёпаю, — выдохнув в пространство гнев, заявила она. — Наложу каяние.

— И так каюсь, — сказал я. — Постоянно.

— Особливе, как берёшь пенёндзы^[27] за свою практыку герметычну, — поддакнула бабушка. — Цихо теперь. Вызываю посох вкотре! Вирга!