Дни яблок

— Да я тут незаметно так обретаюсь, — безмятежно отозвалась хозяйка. — А с дровами, ну мне и надо немного. Приспособилась. Ты хочешь заварить чай? Открой настенный шкафчик — там всё есть.

Неизвестно откуда она достала простую деревянную коробку с шитьём и разглядывала нитки, видимо, подбирала под цвет куртки.

— Если тебе не трудно, — попросила меня она. — Продень нитку в иглу, а то свет осенний, слабый.

Я выполнил просьбу, игла была старой, закалённой неизвестно где, я бы сказал, и разговаривать со мной не захотела. Здесь вообще всё помалкивало со значением, со мной не говорило — может, оттого, что было очень простым, скромным… Такие вещи всегда молчаливы, уж очень давно служат одному хозяину или хозяйке.

— Спасибо, — сказала женщина и принялась за шитьё.

Я занялся чайником, от печки тянуло сладким дымком, видимо, дрова были из плодового дерева — вишни или же яблони.

— Ну вот, — отозвалась женщина, — готова твоя куртка, видишь, как я быстро, а ты мялся.

— И буду ещё, буркнул я, — мне стыдно, что ничем вам не отплатил, не сделал…

— Это как посмотреть ещё, отозвалась она. — Например, ты чай заварил, наверняка чудесный. Давай согреемся. Зводно и поешь, у меня тут печенье есть, оно вроде вафелек. Ты же вафли любишь?

— Верно, — согласился я и попытался узнать что-нибудь про хозяйку дома. Даже слово сказал, и не одно… всё как-то без толку, слова казались несерьёзными — наверное, оттого, что говорить пришлось шёпотом. Буквально уголком рта.

— Чудесный чай! — заметила тем временем моя визави. — Вот видишь, а ты опять не верил.

— Да ну, — отозвался я, — у вас много банок разных, то есть я сказать хотел, много разных сортов. Вот я и смешал удачно. Ничего чудесного.

— Я считаю, нельзя так даже думать, — сказала женщина. — Чудесное, оно повсюду. Разве ты не видишь?

— Иногда, — уклончиво ответил я.

— Вот и я о том же, — продолжила она. — Представь, в какой тьме те, кто не видит ничего подобного. Кто не радуется.

— Может, им и не надо? — предположил я. — Привычная среда, серость, вся жизнь — сплошная кислая капуста. Ну, вот рыбы, в глубине которые — они же и не подозревают о солнце. Увидели бы его… наверное, глазкам не поверили. Осудили. За яркость…

— Вера важна, — согласилась женщина. — Это я к тому, что чудеса везде и всюду, а про рыб всё правильно. Таких много, тех, что только в темноте, где-то на дне.

Я допил чай и съел несколько вафелек — мог и больше, но сдержался.

— Спасибо, — сказал я. — Мне пора. Хотел попасть в неведомое — угодил в колючки, со мной это часто. Может быть, вы мне подскажете, как вернуться?

— Да проще простого, — сказала женщина и улыбнулась, — выйдешь из дому, потом выйдешь из садика — так и вернёшься. Я тебя проведу до калитки.

— Снова спасибо, — сказал я, — сейчас за советы платят…

— Давать приятно, и брать приятно, но всего приятней благодарить, не считаешь? — полуутвердительно спросила она.

— Никогда не думал… — начал я и осёкся. — Вернее, я думал, конечно же. Но не задумывался над всеми этими спасибами. Ну, слова и слова. Мне часто спасибо говорят, вообще-то. Это приятно, да.

— А чем отвечаешь на добрые дела ты? — спросила она и отдала мне куртку.

Я надел куртку и посмотрел на рукав. Следов от пропалины и разрыва не осталось. Видимых следов, во всяком случае.

— Стараюсь не делать ничего злого, — ответил я. — Ну это так… наверное, я непонятно сказал.

— Отчего же, — ответила женщина и встала.

Мы вышли из домика, пересекли крошечный сад — мне показалось, что где-то поёт соловей, но это невозможно. Они поют весной, когда на склонах яров сирень, а в сапфировом небе салюты — сейчас же осень, серый свет и низкие тучи, и скоро мой день рожденья, и первый снег, и…

У калитки в стене, увитой рдеющим осенним виноградом, хозяйка сада сказала участливо:

— Мне всё очень даже понятно, но что скажешь ты гостям? И в том числе непрошеным, — она помолчала и добавила: — Случайным.

X

— Дай, не снимая повязки, ответ!

— Слышать могу я, а видеть — нет.

Двадцать грачей застилают свет.

Осенью всё отбывает. Настроение падает. В воздухе неспешный холодок и паутинки. Жёлтое и чёрное. Время разламывается с хрустом и крошками. Отчётливо понимаешь: ждать нечего и ничего не будет. Красиво. Больно. Ненадолго. Осень.

Я вышел из калитки прямо на Стретенскую, через улицу от Академкниги, с противоположной стороны собственного дома. Стоило так далеко лететь… И пошёл через арку во двор — домой. За спиной моей остались: троллейбусы, чахлый сквер, скамейки, тополя, лесенка, магазин — и никакого лета, сада, домика с верандой. И колонку с улицы прибрали давным-давно.

Мама, как и обещала, была дома. Уже. Усталая и улыбающаяся.

— Такая золотая пора, — сказала она, подставив щёку для поцелуя. — Просто радостно. Не верю, что такой тёплый октябрь — сапоги осенние ещё не достала, представь.

— Давай, мама, поедим, — предложил я. — А то явится Тинка, начнёт куски считать.

— Нет-нет, — рассеянно отозвалась мама. — Я встретила её во дворе, она зацепилась за Костю и они обсуждают его машину. Очень даже многозначительно беседуют…

— Может, он её и увезёт в «Москвиче» своём салатовом? — предположил я. — Куда-то, где бы её ничего не раздражало? А она ему по дороге пофыркает, будет типа стерео в машине.

— Александр, — сказала мама, пытаясь вызвать в голосе строгость.

— Мне это имя не нравилось никогда, — быстро ответил я, — считай, что ты ничего не говорила.

— Ну, наверное, — быстро ответила мама. — Я свои слова помню хорошо… и тебе неплохо бы послушать.

— А как ты успела раньше меня? — поинтересовался я.

Она не ответила.

Бася, умостившаяся на стопке свежеснятого с верёвок белья, сладко посапывала, время от времени урча от ощущения «чистенького».

Я выпил чаю — холодного. Лимон и мята.

Листьев на балкон нанесло ещё больше, и теперь они шуршали, провожая ветер или встречая грядущие сны.