Дни яблок

Я допил компот и отодвинул тарелку с бутербродами подальше.

— Спасибо, тётя Эмма, — просипел я, — так вкусно, просто объел вас и сам обожрался.

— Вот выдумал тоже, — усмехнулась в ответ Эмма. — Ну, ладненько, детки, бегите с подскоком. Ко мне тут через часик прийти должны, прикинем фасон, и шерсть принесут. Иди, Анна, пока я добрая.

— Пошли, — хмуро сказала мне Аня, — или ты тут будешь сидеть до ночи, бутеры трескать? Смотри, не лопни.

— Что-то ты дерзкая сегодня, — заметил я. — Это мешок с резинкой на тебя так повлиял или погода?

Аня пробурчала невнятное.

В коридоре у них была ниша в стене, где помещался встроенный шкаф для одежды, а рядом с ним, в странной маленькой выемке — будто вынули несколько кирпичей, виднелся допотопный барометр — из тех старых деревянных, с домиком и фигурками мужчины и женщины. Если в квартире тепло — из домика выходит женщина, если холодно — мужчина. По фронтону домика, забираясь под самый козырёк, вилась меленькими буквицами полустёртая надпись швайбахом, готическим шрифтом.

— Что это там написано? — спросил я Гамелину и тронул женскую фигурку пальцем, Аня, надевавшая сапожок, покачнулась и, чтобы не упасть, уцепилась за меня.

— Да так, — ответила она. — Это по-немецки, фраза из сказки, старой.

— Какая фраза? — переспросил я, и тень знания пронеслась где-то рядом, утопая в сладком запахе выпечки.

— Если ты меня не покинешь, то и я тебя не оставлю, — сказала Аня и глянула на меня в упор. Близорукие всегда так странно смотрят…

Мы вышли на площадку.

— Чем у вас это так странно пахло? Духи в тесто добавляете? — спросил я. Гамелина пристально рассматривала изнанку собственного пальто.

— Давай поднимемся к тебе, — предложила она, — тут подкладка разошлась, я быстренько прихвачу и пойдём. Чёрная нитка найдётся?

— И белая, и красная, и просто катушки пустые, — ответил я после некоторого молчания, — ты не думаешь, что к тебе ближе?

Аня глянула на меня быстро и как-то вскользь.

— Ну, Даник, — пробормотала она, — во-первых, я не хочу возвращаться, во-вторых, Эмма тут же мне сто дел найдёт, и в кино мы точно опоздаем. И ниток чёрных у меня почти не осталось, и так вчера весь вечер над машиной просидела — считала и пересчитывала.

Мы поднимались вверх, световой фонарь пропускал рассеянный осенний свет и тени от туч, приносимых ветром с севера.

— И что ты считала, — спросил я перед нашей дверью, — деньги?

— Если бы, — вздохнула Аня, — хвосты, узлы и нитки эти.

С тем мы в квартиру и вошли.

Дома всё было традиционно — сквозняк, пылинки, танцующие в робком луче света, заспанная Бася и приёмник, гнусавящий в маминой комнате.

— Кто-то подумает, что здесь все дома, и не зайдёт, — отбивалась от меня мама по поводу радиоточки.

— Кто-то подумает, что у нас не все дома или все умерли — живые таким голосом не разговаривают.

— А вот о смертях не надо, — подытоживала мама. — Начитаешься вечно дурни всякой и бубнишь тут по углам…

— Давай, Гамелина, — сказал я, — быстренько на кухню, сейчас тебе иголки и нитки обеспечу.

Аня заколола косу наверх и пошла вперёд, как-то покорно пошла, даже не огрызнулась.

Я вернулся минут через пять, с жестянкой, в ней мама хранила швейные принадлежности и пару перегоревших лампочек под штопку. Аня, стоя у кухонного окна, рассматривала швейную машинку.

— У вас настоящий ножной Зингер, — очень довольным голосом сказала она, — рабочий.

— Настоящий, правда. Только не Зингер. Но из тех. Старый, но работает, даже джинсовку строчит, — сказал я, — и ещё в нём есть тайная шкатулочка, там у мамы какие-то специальные нитки.

— Наверное, сороковка, — словно сомневаясь, пробормотала Аня, пробежалась пальцами по внешней панели машины, нашла шкатулку, открыла, пошарила в ней. — Ну, точно. Она, — довольно заметила Гамелина и достала катушку чёрных ниток. — Где вы её только взяли, такая редкость…

Она сняла пальто, села и вывернула его наизнанку, стала видна подкладка, действительно разошедшаяся внизу по шву.

— Ну, расскажи мне чего-нибудь, Даник, — попросила Гамелина, вдевая нитку в иголку, — тут, конечно, на пять минут работы, но не молчать же…

— Может, я радио погромче сделаю? — предложил я. — Там передача интересная как раз.

— Расскажи мне что-то ты, это интереснее, — попросила Аня и ловко перекусила нитку. Я ощутил волнение и закашлялся.

— Ты вывязываешь какие-нибудь узоры, Гамелина? — спросил я.

— Ну да, — буркнула Аня, не поднимая головы, — как без них. Чаще всего, конечно, косичка или вот — виноградная гроздь. Её все хотят, это и несложно. Хотя требуется ловкость с иголкой, там это продевание.

— Нет, — отмахнулся я, — я про традиционные. Такие, как всегда были.

— Ну, это Эмма, — ответила Аня как-то бесцветно. — Она именно такие и вяжет, бывает, с закрытыми глазами вяжет и вроде молчит, а прислушаешься — шепчет… Очень страшно бывает… бывало. Так вот, она всегда лепит такое… традиционное. Иногда, по мне, даже скучновато.

— И что это бывает? Традиционное…

— Ну, вот она тулит звёздочки такие, знаешь, все почему-то с восемью лучами.

— Такие развеивают зло, — довольно сказал я. — Называются: «на восемь ветров».

— Или вот — недавно одной связала, не кофта, а сплошные ромбы. Девять ниток взяла.

— Это от сглаза, между прочим, любой взгляд недобрый обломается.

Аня закончила шить и перекусила нитку.

— А я, — сказала она, — знаю такой узор, «рыбы» называется, и очень мне он нравится. Если ты решил всё-таки позвать меня на день рождения — я смогу связать тебе свитер с этими рыбами. Хочешь?

— Я давно тебя пригласил, — сказал я, удивляясь лёгкости своего же тона, — тебе нужны подтверждения?

— Ежедневные, — ухмыльнулась Аня, — ты же знаешь, наверное, это повышает самооценку. Для нас, близоруких, она важна.

Гамелина вонзила нашу иглу с намотанной на неё нашей же ниткой в широкий ворот своего «мешка», встала, надела пальто и проверила карманы.

— Всё в порядке, — прощебетала она, — пять минут, и всё. Пошли.

Я поставил жестянку с нитками на стол и вышел вслед за Гамелиной. В дверях Аня запнулась и помахала руками.

— Ой! — удивилась она. — Тут у вас что? Паутина? Как что-то разорвалось, тоненькое. К лицу липнет. Тьфу… — Она отёрла лоб платком.