До особого распоряжения

Он в модном, светлом костюме, подтянутый... За салфеткой спрятался элегантный, неяркий галстук.

Здоровый, энергичный, с хорошими манерами Баймирза провел по волнистым темным волосам, слегка

коснулся белоснежного воротничка сорочки, будто хотел удостовериться: все ли в порядке. В его

движениях проскальзывала знаменитая немецкая аккуратность.

«Быстро он усвоил их манеры...» - невольно подумал Махмуд-бек.

У доктора Азими Махмуд-бек видел фотографию. Строй туркестанских легионеров в помятой,

мешковатой форме. Перед ними в легком пальто, с открытой головой выступал Вали Каюм-хан. Позади

президента, отступив на шаг, в эсэсовской форме, сложив руки на груди, небрежно стоял Баймирза Хаит.

Фуражка надвинута на лоб.

В этой форме Баймирза очень походил на европейца. Он и сейчас с гладко выбритым светлым лицом

больше похож на англичанина. Только глаза восточные, темные...

Баймирзу Хаита не удивил стилизованный шикарный ресторан «Тадж-Махал». Он давал понять

Махмуд-беку, что привык «к светской жизни». Не путался в ножах и вилках, умел не замечать официанта

в ярком тюрбане, который скользил за спиной.

Махмуд-бек уже догадался, что серьезного, нужного разговора сегодня не будет. Баймирза Хаит не

кинется в спешке обсуждать вопросы национального движения.

Сейчас он говорил о Востоке, о его природе, музыке, о старом, добром, неторопливом Востоке, где

шумят красочные базары... А в полдень поднимаются дымки над глинобитными домиками. И каждый

человек уже влез в свой мир, в свои собственные дома. Этот человек с удивлением прислушивается к

стуку кольца на калитке. Хотя ничего особенного в таком стуке нет. . Просто идет сосед, чтобы скоротать

самое утомительное время - «шоми гарибон» - время тоскливого одиночества. Еще день не кончился, а

ночь пока не наступила... И длинные минуты тянутся слишком медленно.

В Европе такого не бывает. Европа бурлит, клокочет, она в делах, в настоящей борьбе.

197

Что же хочет Баймирза Хаит? Растревожить Восток? Потрясти за плечи эмигрантов, дремавших в

непонятном сне?

Руки у Баймирзы крепкие, хотя и холеные. Эти руки умеют держать оружие.

Обед закончился... Махмуд-бек расплатился, и Баймирза Хаит, свернув салфетку, положил ее на стол,

поднялся, машинально одернул полы длинного пиджака. Привычка военного человека. Так, наверное,

Баймирза одергивал китель эсэсовского офицера.

Гость решил прогуляться по городу.

Центральная улица Баймирзе Хаиту понравилась. Много машин. Навстречу попадаются английские

офицеры, чиновники.

– Приятное впечатление, - произнес гость.
– А какое настроение у местных жителей?

Баймирза, как и Махмуд-бек, наверное, заметил мужчину, вынужденного уступить дорогу английскому

офицеру. Мужчина прижался к стене и, повернув голову, посмотрел вслед офицеру. Как сверкнули глаза у

человека в рваной одежде! Как напряглось сильное, крепкое тело. Словно он подготовился к прыжку.

Жаль не видно рук: они за спиной. Кулаки, наверное, сжаты...

– Настроение?
– переспросил Махмуд-бек.
– В стране не очень спокойно.

– Не спокойно?
– хмыкнул Баймирза.
– Здесь армия, хорошая полиция.

– Это стало раздражать людей. Национальное движение растет. Очень заметно растет. .

Махмуд-бек специально употребил популярный термин: национальное движение. Совсем другой

смысл сейчас был в этих словах.

– Им несут цивилизацию. Им дают возможность... - Баймирза запнулся и не очень решительно

закончил: - Им дают возможность приобщиться к мировой культуре.

Баймирза сам понял, что эти высокопарные слова прозвучали не очень убедительно. У него

испортилось настроение.

Они свернули на маленькую улочку. У стены старого дома сидел нищий музыкант. Мелодия его песни

была печальной, протяжной.

– Похож на наш дутар...
– сказал Махмуд-бек.

– Да, что-то есть...
– рассеянно ответил Баймирза.

Струны надрывно стонали о тяжелой доле. Небольшая толпа, окружившая музыканта, замерла. Ей

была понятна грустная мелодия.

У музыканта черное сосредоточенное лицо. Он шевельнул губами, словно вспоминая нужные слова.

И вот запел… Глуховатый, низкий голос. Песня о блуждающем путнике, которому судьба щедро

подарила дороги. Но судьба не беспокоилась, чтобы у одной из дорог весело журчал, ручей, у другой -

поднялось бы густое, доброе дерево. Где-то есть ручьи и деревья, но почему они не попадаются

путнику?

Махмуд-бек перевел Баймирзе несколько строк:

Кто раздаривает эти дороги,

Кто придумал их, столько тысяч?

Перестану бродить...

Проведу себе воду,

Посажу для себя и детей

Самые высокие деревья...

Если я не выберу себе дорогу,

Кто побеспокоится обо мне,

Кто побеспокоится обо мне,

о моем народе…

– Интересная песня...
– сказал Махмуд-бек.

Он специально сделал неточный перевод. В песне не было строки: «О моем народе». Было проще:

«О моих детях».

Но именно этот неточный перевод по-своему подействовал на Баймирзу.

– Босяки!
– проворчал он.

Знакомое слово... Очень знакомое! Как его любил повторять в свое время муфтий Садретдин-хан!

Баймирза повернулся, тронул Махмуд-бека за руку.

– Пойдемте, - раздраженно напомнил он.
– Надо отдохнуть. Вечером у нас ответственная встреча.

Баймирза Хаит надеялся на более теплый прием. Он проделал огромный путь из Европы в Азию. О

его приезде англичане были оповещены. А Харбер скупо поздоровался и взглянул на часы.

Баймирза и Махмуд-бек опоздали на десять минут. А кто виноват в этом опоздании? Дурацкие