До последнего вымпела

– Достаточно! Я понял, - оборвал штабс-капитана командир.
– Ваши предложения?

– Простите, я не сказал главного: повреждена килевая балка. При сильном волнении "Рион" может просто переломить, понимаете? Нужно как можно скорее следовать в нейтральный порт. Ближайший, как я понимаю, Шанхай?

– А за двадцать четыре часа управитесь? Я подозреваю, что китайцы нам больше не дадут.

– Крайне маловероятно. К тому же сильно подозреваю, что портовые власти постараются саботировать скорейшую доставку на борт всего необходимого для ремонта.

– Тогда может попробуем дотянуть до Циндао? Немцы к нам относятся более дружелюбно.

– Рискованно, можем не дотянуть...

– Разрешите, Павел Аркадьевич, - подошёл к беседующим лейтенант Исаков.

– Слушаю, Владимир Фёдорович.

– Я собрал предварительную информацию о потерях среди личного состава...

– Так...

– Убито четырнадцать человек, в том числе прапорщик Брун, ранено двадцать девять, среди них мичман Энгельгарт легко, а вот штабс-капитан Лебединский очень плох , фельдшер говорит, что долго не протянет без операции.

– А сколько 'тяжёлых' среди матросов?

– Пока не уточнял, но думаю, что немало: этот чёртов взрыв патронов наворотил делов...

Командир на несколько секунд задумался.

– Передайте князю, чтобы рассчитал курс до Шанхая, - наконец произнёс он.

Погода благоприятствовала и, через трое суток, 'Рион' без особых приключений пришёл в Шанхай, где, как и ожидалось, пришлось спустить флаг и интернироваться. Один из сильнейших вспомогательных крейсеров русского флота выбыл из войны.

Глава 18

– Ну и что мне теперь с тобой, курицыным сыном, делать?
– Василий мрачно смотрел на матроса вытянувшегося перед ним в струнку.

Гальванёр Нефёдов угрюмо молчал.

– Раздевайся до пояса, - неожиданно приказал Соймонов.

Матрос в полном обалдении уставился на старшего офицера.

– Выполнять!

Нефёдов, подчинившись приказу, быстро потянул одежду через голову.

– Это что?
– лейтенант показал на ещё розовый шрам, пересекавший живот гальванёра.

– Осколок японский зацепил.

– Требуха наружу была?

– Почти.

– И кто же тебя заштопал?

– Его благородие доктор Александровский.

– А если бы не он?

– Помер бы наверно...

– Не 'наверно', а точно. И даже до Владивостока бы не дотянул. В море бы тебя схоронили. Так что даже могилки бы не имел. Так?

– Так точно.

– Так какого же морского чёрта ты голосил, что все доктора сволочи, мерзавец?! Отвечать!
– не сдержал эмоций Василий.

– Помутнение нашло, - крайне неубедительно пробубнил матрос.

– Помутнение, говоришь... И сколько ты этого 'помутнения' выхлебал?

– Непьющий я, ваше благородие. Сызмальства не приучен. Батюшка строг был насчёт этого...

– Так в чём же дело?

Повисло тягостное молчание, единственным звуком различимым в каюте старшего офицера 'Пересвета', был плеск волн за открытым иллюминатором.

– Я жду ответа.

– Письмо я получил, ваше благородие, - лицо матроса сморщилось и, казалось, сейчас этот двадцатипятилетний мужчина разрыдается, - сестрёнка моя, Аннушка, померла. Четырнадцать годочков...

– Сочувствую. Понимаю - тяжело.

– Так в том-то и дело, господин лейтенант, что доктор, пока ему красненькую не положат, отказался даже пойти её посмотреть. А где моим сразу столько денег взять? Просили в долг поверить - выгнал. Пока по соседям и знакомым бегали, упрашивали, собирали...
– голос Нефёдова сорвался.

Сукин ты кот, - думал про себя Василий, - непьющий ведь, служишь третий год - наверняка с полсотни накопил, а то и под сотню. Неужто не мог родственникам денег послать, когда в Россию пришли. Наверняка ведь знал, что дела дома неважные.

Но говорить об этом не стал - можно было совсем 'добить' парня и кроме свалившегося на него горя повесить чувство вины...

– Ваш доктор, конечно, подлец, - начал Соймонов, - но это ведь не значит, что все доктора такие. А ты орал именно это. И что, если бы рядом был тот, кто тебя из лап смерти вытащил, на него тоже бы полез с кулаками?

– Никак нет. Прощения просим.

– Нет уж. Так легко не отделаешься. Передай мичману Лесгафту, что я назначил тебе шесть часов под винтовкой. Как раз до ужина. Будет время подумать, когда следует распускать язык, а когда нет. Понял меня?

– Так точно, ваше благородие! Покорно благодарим!
– гальванёр понял, что отделался легко.

– Ступай. Матрос развернулся и направился к выходу из каюты.

– Стой, дурак. Оденься сначала, - засмеялся Василий.

И такое почти каждый день. То матросы подерутся, то напьётся какая-нибудь зараза до поросячьего визга, то господа офицеры начнут свой гонор выказывать друг перед другом - особенно напряжённо стало после прибытия для прохождения службы на 'Пересвете' пятерых черноморцев - сразу появилась некоторая натянутость в отношениях между 'обстрелянными' и 'не нюхавшими пороху'. Последние немедленно замкнулись в своём коллективе. Больших трудов стоило Василию несколько нормализовать ситуацию.

А последние две недели были вообще сплошным кошмаром, и только вчера закончилась установка новых десятидюймовых орудий в башни. Соймонов за это время спал не более четырёх часов в сутки, а Черкасов, казалось, вообще не прилёг на свою койку ни разу - на лице, можно сказать, одни глаза и нос остались. Правда, Эссен иногда прямым приказом загонял часов на пять-шесть в свои каюты то старшего офицера, то старшего артиллериста, чтобы те хоть немного отдохнули.

Но, в любом случае, это были две недели сплошного аврала на корабле...