До свидания, Светополь!: Повести

Как и предполагала она, в деле была замешана женщина. Качманов–старший назвал её имя: Люда Малютина. Кажется, было это у них серьёзно, но собирались ли пожениться, он не знает. Когда сына призвали в армию, Люда два раза навещала отца. А полтора года спустя он встретил её на улице с Иванюком…

— Я ничего не написал Виктору. Не моё дело. Но, мне кажется, у них из-за этого… Иванюка он из-за этого побил. Вы тогда спрашивали меня, но я… Зачем ещё девушку втягивать? — Он подумал и прибавил твёрдо: — Она хорошая девушка.

Картина менялась. Если удастся доказать, что Качманов действовал в состоянии сильного душевного волнения, то в понедельник она без особого труда добьётся переквалификации грозной 109–й статьи в 110–ю. А если это не просто ревность? — ведь Виктор не похож на человека, в котором дремлет зверь. Если это возмездие за поруганную честь девушки?.. Как мало у неё времени, с отчаянием подумала Римма.

— Вы сделали ошибку, что не рассказали мне раньше. — Она выдержала паузу и спросила быстро: — Все? Или есть ещё что-нибудь?

Качманов не отвёл взгляда.

— Все.

Римма поверила. Но то, что у неё в руках, — слишком мало, это даже не факты, а предположение, которое пока что доказать нечем. Возможно, ей удастся убедить суд в несостоятельности обвинения по 109–й, потребовать возвращения дела на доследование, но это уже риск.

— Где живёт Люда Малютина?

Качманов знал лишь улицу — Московская, но этого оказалось достаточно. Через три минуты на столе у неё лежал адрес. Однако сперва надо было поговорить с Виктором. Отпустив отца, она позвонила начальнику следственного изолятора Мироненко, попросила срочной встречи с заключённым Качмановым.

— Откедова звонишь? — стал допытываться своим хитрым украинским голосом Мироненко. — Из дому, что ли?

— Я в консультации, Иван Тимофеевич. В понедельник суд. Мне необходимо увидеть его сегодня.

— А чего это ты в консультации торчишь? Вон погодка какая! Бабья осень. Баба ты или не баба?

— Баба, Иван Тимофеевич, баба. Но у меня сегодня черная суббота.

Пора бы привыкнуть за шесть лет, что Павел — чужой муж, отец чужого ребёнка, и это бесповоротно, навсегда, и потому какие чувства может вызывать у неё этот посторонний мужчина? — пора бы, но Римма не могла.

Едва он открыл дверь (не слишком уверенно, так что в первое мгновение она решила, что это ещё один клиент, последний), как она вспомнила о скором уже свидании с Валентином. Римму разозлило это. Будто она в чем-то обманывала Павла! Будто она, брошенная жена, обязана хранить верность бывшему супругу.

По частям, с трезвым любопытством оценивала она его лицо. Строгие губы, которые, пожалуй, слишком тонки, морщина на лбу, узкий, чуть раздвоенный подбородок. Много седины в густых, не редеющих с годами волосах — и наверху, и в длинных курчавившихся баках. Элегантность не тускнела в нем с возрастом — напротив. Брюки тщательно отутюжены, белоснежный джемпер мягко обтекает горло.

— Ты так пристально разглядываешь меня…

Она узнала и эту интонацию полувопроса, и спокойный точный взгляд.

— Сравниваю тебя с одним моим знакомым.

— Ну и как?

Она пожала плечами.

— Ты дашь фору любому мужчине. — И, предоставив ему право самому решать, шутка это или всерьёз, продолжала тем же бесстрастным тоном: — Ты за Наташей? Мне кажется, она не поедет с тобой.

Он молчал, соображая.

— Почему? — произнёс напряжённо. Именно с ним не поедет — так понял.

— Просто не захочет уезжать из города. Даже с тобой. У неё здесь поважнее дела.

Ей было трудно, когда он так смотрел на неё. Она энергично сняла очки и стала протирать их.

— Возможно, мне это только кажется, — прибавила она.

— Наташа встречается с кем-то?

— Наташе семнадцать лет.

— Ещё нет… — Иногда он бывал поразительно наивен. Это умиляло её. В такие минуты она чувствовала себя свободной от него — сильная, независимая женщина. Она надела очки и посмотрела на него прямо.

— Все женщины от пятнадцати до пятидесяти лет думают о мужчинах. Твоя дочь не является исключением.

Он не спорил. Он вообще редко вступал с ней в перепалки — не было, кажется, случая, чтобы он выходил из них победителем. В их общие времена он объяснял это спецификой работы: «Ты адвокат, и тебе необходим полемический дар. Судье же он ни к чему. Моё дело — выслушивать стороны».

А выслушивать он умел. Римме казалось даже, что находчивость повредила бы ему — острые на язык люди нередко суетливы.

Озабоченно похлопал он по карманам, ища сигареты.

— Здесь можно дымить?

Вместо ответа она подвинула пепельницу с окурками. Он растерялся:

— Прости, — и виновато протянул пачку.

Прикурив, Римма спросила:

— Как твой сын? Не болеет?

— Нет, ничего. Спасибо… С кем встречается Наташа?

А сын — какие пустяки, стоит ли говорить о нем! Ах, эта его неугомонная совесть, за шесть лет не утихомирится никак. Пора бы! Но что делать, если никак не выходит замуж бывшая жена? «Ради него, что ли, сделать это?» Раз у неё уже была такая возможность. Римма вспомнила жизнерадостного лысого старика математика с жёлтыми глазами, который сделал ей предложение через два месяца после смерти жены. Бр–р…

Павел ждал ответа.

— С кем Наташа встречается? Этого я не знаю. Если хочешь, спроси у неё сам.

— Меня не это интересует. Сейчас десятый класс.

— Отразится ли это на учебе?

Он доверчиво посмотрел на неё.

— Да.

Она пожала плечами.

— Я почём знаю! Ей семнадцать лет. Почти семнадцать, — с иронией уточнила она, вспомнив его поправку. — Через два с небольшим года её мать вышла замуж.

— Надеюсь, у Наташи далеко до этого. — А у самого тревога в глазах.

— Ты так говоришь, будто речь идёт о величайшей трагедии.

— А ты считаешь это за благо? — И тотчас, увидела она, пожалел, что дал втянуть себя в этот никчёмный и опасный спор.

Римма тонкой струйкой выпустила дым.

— Я? — спросила она.

— Да нет, это не имеет значения.

Но она не пощадила его:

— Когда я выходила замуж, я считала это за благо.

Глаза его слегка сузились, но взгляда не отвёл. Кажется, он не так понял её: тогда считала, и она, поясняя, выговорила отчётливо: