До свидания, Светополь!: Повести

— Что будем на десерт? — пришёл ей на помощь Павел, — Кофе? Мороженое?

Римма не удостоила его взглядом.

— Я буду кофе, — сухо сказала она.

«Малютин В. С.» — была прибита табличка на крашеной калитке. Римма постучала. Открыла маленькая женщина в фартуке, с голыми руками, выпачканными в муке. Из-под ног её безмолвно шарахнулся к Римме черный извивающийся пёс.

— Перестань, Балалайка, — строго сказала женщина.

Римма вошла. Посыпанная жёлтым песком дорожка была зубчато окаймлена белёными кирпичами, цвели георгины и гладиолусы, у виноградной беседки с синими гроздьями стояла детская коляска. Римма сказала, что ей нужно видеть Люду Малютину.

— Людку? А зачем она вам?

— Я из юридической консультации, — объяснила Римма, удивившись про себя этому пренебрежительному «Людка».

Маленькая женщина пытливо смотрела на неё снизу, отряхивая руки.

— Насчёт Егорки?

— Что — насчёт Егорки?

Женщина, не спуская с Риммы глаз, позвала громко:

— Вась!

— Я не знаю Егорки, — сказала Римма. Пёс кружился у её ног и мешал ей.

— Ва–ся! — властно повторила женщина. Из беседки вышел сутулый мужчина, раза в полтора выше хозяйки, остановился в ожидании. — Это дочка моя, — сказала женщина.

Римма ошалело перевела взгляд на мужчину. В руках у него была ножовка — от дела оторвали.

— Да не он, — сказала женщина не оборачиваясь. — Он, что ли, дочка-то? Он — Вася. Василий Егорович. А дочь — Людка.

— Я понимаю, — пробормотала Римма.

— Чего же тут не понимать? — И приказала, повысив голос: — Вася, позови Людку.

Не проронив ни слова, мужчина повернулся и ушел в дом.

— Из консультации, говорите? А сегодня ж суббота.

— Мы работаем. Мне нужно поговорить с вашей дочерью.

— Поговорите. — И как минуту назад угадала присутствие мужа за спиной, так сейчас, не оглянувшись, объявила: — Вон она, — хотя той ещё не было, лишь мгновение спустя появилась на террасе.

Римму поразила её молодость: совсем юное существо, с личиком свежим, незагоревшим, будто не осень, а весна на дворе. Наверное, одних лет с её Наташей…

— Здравствуйте. Я адвокат Федуличева. Мне нужно побеседовать с вами.

— Пожалуйста. — Голос был несколько глуховат. А в руке — книжка, по–школьному обёрнутая синей бумагой.

Сколько же ей лет — семнадцать, восемнадцать? Она была маленького, как мать, роста, но сложена прекрасно.

Вошли в дом. Низко висел старомодный абажур, экран телевизора был занавешен вышитой салфеткой. Римма села. Мать — тоже, пнув босою ногою (и когда разулась?) льнувшую к ней Балалайку. Люда, точно гостья, остановилась в дверях.

Все молчали, лишь Балалайка била по крашеному сверкающему полу радостным хвостом. Римма поправила очки.

— Извините… — обратилась она к хозяйке, но смолкла и спросила после неуверенной паузы: — Как ваше имя-отчество?

— Ульяна Алексеевна, — с достоинством ответила женщина. Она сидела на высоком для неё стуле совершенно прямо, положив на колени (и фартука на ней уже не было) ладонями вверх чистые руки — то ли вытерла, то ли сполоснуть успела. А ведь ни на секунду не отлучалась…

— Извините, Ульяна Алексеевна. Мне надо поговорить с вашей дочерью.

Женщина невозмутимо смотрела на неё чуть раскосыми глазами:

— Говорите.

Римма изобразила улыбку. Не понимает? Или не хочет понимать? Не по себе было ей в этом уютном домике, где, казалось, никогда не знали ни бед, ни волнений. Уж та ли это Люда Малютина, мелькнуло у неё. Не напутали ли в милиции, давая адрес?

— Вам знакомо имя Виктор Качманов?

Ничего не изменилось в лице девушки, разве что взгляд ушел. Римма поняла, что перед ней та Люда.

— Знакомо. — И все, и больше ни слова.

— Стало быть, вы мне и нужны. — Она решительно повернулась к хозяйке. — Простите, Ульяна Алексеевна, но мне хотелось бы поговорить с вашей дочерью с глазу на глаз.

Женщина не шелохнулась.

— Насчёт Егорки?

Сидящего деревянного идола напоминала она — плоская, прямая, с широкоскулым жёлтым лицом (Римма только сейчас заметила, что оно жёлтое).

— Я понятия не имею, кто такой Егорка, — холодно выговорила она. — Вы, простите, могли бы на несколько минут оставить нас вдвоём?

И тут в тишине раздался голос дочери:

— Егорка — мой сын.

Ничем не выказала Римма своего изумления. Ничем…

— Вы хотите, чтобы я ушла? — сообразила наконец женщина.

Римма сняла и стала тщательно протирать очки. Из-под стула вылезла Балалайка, уселась против неё и замерла так. Расплывчатым черным пятном виделась она. И хотя хвоста Римма не различала, по глухому редкому стуку догадывалась, что та бьёт им об пол.

— Качманов знает, чей это ребёнок?

То ли плотнее губы сжались у Люды, то ли повернула голову и свет теперь падал иначе, но только явственно различила Римма скорбные складки у её рта. Не семнадцать и не восемнадцать ей — гораздо больше.

Ответили одновременно — мать и дочь.

— Да. — Люда сказала.

— Это наш ребёнок, — Мать.

В ней врага видят, поняла Римма. Злобного, ненужного человека, который вломился к ним и стал ворошить то больное, до чего никому, кроме них, нет дела. Ей очень хотелось курить.

— Послезавтра в десять утра слушается дело Виктора Качманова. Его обвиняют по сто девятой статье — до трёх лет лишения свободы.

Балалайка умиленно глядела на неё. Даже хвост не шевелился, пока говорила она, — слушала, а когда Римма кончила, склонила мохнатую голову набок и опять застучала.

Люда первой нарушила молчание.

— За что его судят?

Римма пожала плечами. Неужто эта молодая женщина не понимает, за что? Не надо быть юристом, чтобы классифицировать действия Качманова.

— Умышленное телесное повреждение.

Этот быстрый и краткий ответ как бы сберегал время для других, более важных вопросов, которые не могла не задать девушка.

— Что он наделал?

И тут только, по её изменившемуся голосу, Римма поняла, что Люда ничего не знает. Такого адвокат Федуличева не предвидела… На подоконник посмотрела, где стояли накрытые марлей детские склянки.

— Вы ещё кормите ребёнка?

— Да. — Теперь настал её черед беречь время для других, более существенных слов.