До свидания, Светополь!: Повести

— Она не моя девушка! — перебил Качманов.

Римма, выждав паузу, закончила спокойно:

— Он очень хорошо говорил об этой девушке.

— Меня не интересует это.

Таким ершистым она ещё не видела его.

— Скажите, Виктор, — она впервые назвала его по имени. — Вы раскаиваетесь в том, что произошло?

Ноздри его затрепетали. Он уточнил с вызовом:

— Что вы имеете в виду? — И это развеяло последние сомнения Риммы относительно причастности Малютиной к делу Качманова.

— В том, что произошло у вас с Иванюком. — А тоном дала понять, что не представляет себе, как иначе можно истолковать её вопрос.

— Нет, — проговорил он. — Я не жалею, что начистил ему морду.

— В обвинительном заключении это классифицируется как умышленное телесное повреждение.

— Телесные повреждения я не собирался наносить.

— А что собирались? Начистить, как вы выражаетесь, морду и отпустить с миром?

— Да, — твёрдо сказал он.

— И что же изменило ваши первоначальные планы? Он стал сопротивляться? Но в материалах дела…

— Если б он стал сопротивляться! Он начал мерзости говорить.

— О ком? О вас?

Качманов не сразу ответил — ловушку почуял.

— Не обо мне.

Больше ей не вытянуть из него ни слова… Он слишком порядочен, чтобы повторять всю ту грязь, которую, выгораживая себя, лил на голову девушки Иванюк. А в том, что лил, Римма не сомневалась теперь. И грязь-то эту она знала — сколько раз приходилось выслушивать в зале суда.

И все же, дабы исключить ошибку, решилась ещё на один вопрос — трудный и для Виктора болезненный:

— Если девушка, которая встречалась с вами, вышла бы за другого, вы стали бы сводить с ним счёты?

— За что же? — скривив губы, произнёс он.

Так она и думала.

— Но рукоприкладство в любом случае карается законом. И это справедливо. Вы представляете, что творилось бы, если б каждый вершил над другим свой собственный суд?..

— Представляю, — сказал Качманов. — Только, к сожалению, не всех можно судить тем судом… каким меня будут судить.

— Правильно. Но есть ещё суд общественного мнения.

— Какое там общественное мнение! Плевать они хотели на него. Тут кулаком надо учить.

Не дай бог брякнет такое послезавтра на суде! Одно дело, когда правонарушение совершено в состоянии сильного душевного волнения и преступник раскаивается в содеянном, другое — если он не только не раскаивается, а, напротив, принципиально отстаивает произвол. Подводит, так сказать, теоретическую базу.

— Мне будет трудно защищать вас, Качманов.

Он зорко глянул на неё и опустил глаза.

— Я не мог поступить иначе. — Кажется, впервые за все время его голос звучал виновато. — Но я не хотел, чтобы он попал после в больницу. Это правда.

Вот все, товарищ адвокат. Ничего большего я не могу сделать — ни для вас, ни для вашей защиты. Дальше выкручивайтесь сами… А Римма смотрела на него и думала не о предстоящем процессе — о Наташе. Встречайся её дочь с таким парнем, она была бы спокойна за неё.

— Я хочу посоветоваться с вами, Виктор. — Он опять насторожённо замер: подвоха ожидал. — Как вы считаете, Люда согласится дать показания суду?

— Не знаю, — буркнул он и отвернулся. Ему, дескать, все равно…

— У меня ещё к вам вопрос, Виктор. Если не хотите, можете не отвечать. Как вы считаете: обманувший один раз непременно предаст и вторично?

— Почему вы меня спрашиваете об этом?

— Я же сказала, что можете…

— Да, — перебивая, отчеканил он. На все вопросы были у него ответы, потому что все эти вопросы он уже задавал себе.

— Предаст вторично? — уточнила она.

— Да!

Нет, все равно ему не было. Как и ей не было все равно, любил ли её Павел…

— Я бы очень хотела, чтоб вы ошиблись, — задумчиво проговорила она.

Стиснув зубы, глядел он в окно. А она смотрела на него и ни на мгновение не сомневалась, что жизнь его в конце концов сложится счастливо. Как и у её Наташи… Как и у многих других людей. Чем-то таким наделила их природа, чего у неё, у Риммы, нет и никогда не будет.

— Вы ничего не хотите передать Малютиной?

— Нет, — не изменив позы, твёрдо ответил он. И этого вопроса он ждал.

Она вдавила кнопку, вызывая дежурного.

У ворот уже стоял «Запорожец». Наташа проворно вышла, откинула спинку, чтобы мать могла пробраться на заднее сиденье.

— Мне позвонить нужно, — объяснила она. В небрежный золотой хвост были схвачены её прямые волосы.

С придирчивым вниманием всматривалась в неё Римма, отыскивая тот таинственный знак, которым отмечает природа людей счастливых. Не красивая же оболочка это.

Наташа посерьёзнела.

— Что? — спросила она. И прибавила тихо, так, чтобы не слышал сидящий в машине мужчина, пусть даже мужчина этот — отец: — Мне не идёт это платье?

Римма окинула платье взглядом.

— Тебе все идёт, — сказала она. — Я думаю, мне лучше сесть впереди. Я выйду на Московской.

— Почему на Московской? Ты поедешь с нами, к — Вот как? — произнесла Римма.

— Мы едем в «Светополь» обедать. А потом подбросим тебя куда надо.

— Угу, — подтвердил Павел. И прибавил: — Ты оказалась права: моё приглашение отвергнуто. Она не едет со мной.

Римма медленно перевела взгляд с Павла, на которого смотрела, пока он говорил (ей показалось, он говорил слишком мало), на Наташу.

— У меня дела, мама, — капризно произнесла та. А глаза спрашивали: «Неужели не понимаешь?»

Римма понимала. И не о том думала она сейчас.

В качестве кого поедет она? В качестве бывшей жены? Или как мать этой прелестной девушки, ради которой он и примчался сюда из другого города? По ней скучает, её хочет видеть, с ней говорить. В отличие от жены, дочь не бывает бывшей…

— К сожалению, я спешу, — сказала Римма. — Мне нужно ещё встретиться кое с кем.

— Успеешь! — У Наташи в голове не укладывалось, как можно пренебречь рестораном. — Мы после подбросим тебя.

«Мы», — отметила Римма.

— Потом будет поздно. Сегодня суббота.

Но Павла по–прежнему не выпускала из поля зрения. Он сел прямо, руки на руль положил. Его не занимал больше их женский разговор.

— Мама…

— Садись сзади, — не слушая, приказала Римма.

Машину Павел вёл молча, зато Наташа не умолкала ни на секунду. Этакой милой семейкой выглядели со стороны — мама, папа и их семнадцатилетняя дочь–красавица. Субботний выезд.