До свидания, Светополь!: Повести

Рае всегда нравились чистенькие прилежные девочки, отличницы, и теперь она исподволь любовалась со своей парты Ивановой. Какой белоснежный воротничок у неё, как прямо и смирно сидит она! Как прелестно наклоняет голову, когда пишет! На пианино играет… Конечно, играет — кому, как не ей, привезли его!

На балконе стоял Кожух. Стоял спиной к ней, но она сразу узнала его по блестящим черным волосам, длинно зачёсанным назад. Сейчас увидит её и засвистит. Не обернуться бы…

На своё сливовое дерево глядела она. В этом году оно зацвело, не сильно, но зацвело, и Рая так надеялась дождаться урожая. Не тут-то было! Все обобрали, когда только–только затвердели косточки. Чудом убереглась, схороненная в листве, одна–единственная слива. Крупной и сизой была она. Ещё немного, и можно будет попробовать.

Кожух засвистел. Эту мелодию он часто наигрывал на баяне, но как называется она, Рая не знала. А вот напеть могла.

В сумеречном и длинном, с голыми стенами коридоре пахло керосином и кислой пищей. За поворотом было совсем темно, хотя над каждой дверью висело по лампочке — вместо одной общей, которую сняли, потому что соседи грызлись из-за платы. Теперь они воевали за каждый клочок пространства. Если кто-то нечаянно ставил помойное ведро не на своё место, его с грохотом отшвыривали, и разражался скандал.

Рая нащупала на потайном гвоздике под дуршлагом ключ. Бросив на неприбранную кровать портфель, подошла к окну, осторожно поглядела сквозь тюль на балкон, где в белой рубашке с закатанными рукавами красовался Кожух. Противная лиса! Рая вспомнила чердак, куда заманил её Кожух, вспомнила страшную лестницу в паутине и невольно отступила на шаг.

На столе громоздилась накрытая газетой посуда. Посерёдке темнело влажное пятно. Когда Рая подняла газету, из сахарницы, ошалело жужжа, вылетела муха. Рая отломила от батона корку, поокунала в помидорный сок с кружочками лука, перчинками и блёстками масла. Вкусно… Пережёвывая на ходу, достала из кухонного шкафа суп, захлопнула ногой дверцу, пошла примус разжигать. Когда она, наскоро поев и налив в термос суп для матери, вышла из дома, Кожуха на лестнице уже не было.

В «шалмане», где торговала пивом Раина мать, я бывал пацаном раза два или три, не больше. Интеллигентная Вероника Потаповна пришла бы в ужас, узнай, что её внук заглядывал в это злачное место. Однажды я уже рассказывал, как зорко следила бабушка за моей нравственностью, и когда по двору пополз слушок об истории, которую я намерен поведать вам, она категорически запретила мне даже разговаривать с Раей. «Конченая девчонка!» — вынесла она свой скоропалительный приговор.

Я поверил ей. С высокомерием чистюли поглядывал на девочку, которая была на год младше меня и о которой я знал, конечно, гораздо больше, чем моя бабушка. Четверть века минуло с тех пор. Моей старшей дочери сейчас больше лет, чем было тогда Рае, и, тревожно всматриваясь в неё отцовскими глазами, я понимаю многое из того, чего не понимал и не видел в своей тринадцатилетней соседке. Я назвал эту искупительную повесть «Лестницей», потому что хочу ступенька за ступенькой пройти со своей юной героиней самый, быть может, решающий кусок её жизни.

Ныне на том месте, где некогда зеленел «шалман» Раиной матери, сверкает стеклом и никелем павильон «Мороженое». Иногда я захожу сюда с детьми. Пощипывая ложечкой цветные шарики, вспоминаю приземистое деревянное строение, вокруг которого валялись среди газетных клочков обглоданные рыбьи головы, кости и сухая шелестящая чешуя. С утра до вечера толпились тут мужики. Некоторых из них Рая знала в лицо и даже по имени, и они знали её. Между столиками расхаживала Оксана — пустые кружки собирала. Она была огромной, мясисто–белой и глупой. Рая не любила её.

По–хозяйски уверенно вошла она с термосом в руке в душное помещение. Мать взвешивала жареную салаку. В углу с каблучником Яшей из барака цедил пиво Никин отец. До вечера было ещё далеко, а он уже поднабрался: один глаз открыт шире другого, и бровь над этим глазом уехала вверх, будто недоуменно и озабоченно размышлял о чем. Раю, однако, заметил сразу, заговорщицки пальцем поманил. Рая помешкала, но подошла: все же сосед и отец Ники.

— Нагнись сюда! — приказал он, но сообразив, что это ему надо нагнуться, уперся локтем в стол, медленно приблизил к ней багровое лицо с белым шрамом на подбородке. На войне он был танкистом… — С Нинкой не ходить! Поняла меня — не ходить! — От него несло водкой и табаком.

— С какой Нинкой?

Дядя Ваня выпрямился.

— Я тебе говорю — с Нинкой не ходить! — и ударил по мокрому столу кулаком. Среди недопитых кружек ржавел на клочке газеты селёдочный хвост в черных горошинах.

— С Никой? — догадалась Рая.

— Она такая же Ника, как я… как я… — Он оттопырил губу, взял кружку и допил пиво. — Нинка — моя дочь, — горделиво объяснил он каблучнику. — Ника! — Он сердито посопел, — Чтоб ни шагу с ней, поняла! Она тебя глупостям научит. Обходи её, шалаву! — И, поставив кружку, показал пальцами, как надо обходить.

Тут Раю хрипловатым голосом окликнула мать, и она, обрадовавшись, шмыгнула прочь.

Мужчины почтительно расступились перед ней. С независимым видом прошла она под их любопытными взглядами. Мать услужливо откинула перекладину, которую обычно Рая подымала сама. ОН в подсобке?

Молча ставя термос на бочку, заглянула краем глаза в подсобку. ОН сидел на стуле с высоченной спинкой, единственном в «шалмане». Перед ним на ящике, покрытом клеёнкой, стояла полная ещё кружка. Пена осела — давно здесь. Сосредоточенно чистил ОН воблу. Ею угощали клиенты, а мать припрятывала для него.

— Зайди на минутку, — сказала она, и хоть бы кто пикнул в очереди. Дочка!

ОН внимательно посмотрел на Раю сквозь очки, и мать тоже посмотрела -— тревожно и быстро. Рая поняла.

— Здравствуйте, — произнесла она.

Степенно наклонил ОН в ответ голову. Очень вежливым был ОН, всегда о чем-то сосредоточенно размышлял, а улыбался редко. Не работал — был студентом, и мать говорила (почему-то шепотом), что дядя Лёша учится уже во втором институте.

В углу лежал огромный арбуз. Мать вкатила его в сетку, завязала её и дала Рае. Через боковую дверь выпустила.

— Уроки не забудь! — Но — не строго и без раздражения, а только бы скрыть, как рада она его приходу. Сейчас быстренько закроется на обед, и будут есть из одной миски принесённый Раей суп.

Забыв однажды бидон с молоком, она вернулась, прошла мимо греющейся на солнышке Оксаны (она восседала на бочке, свесив белые ноги) и растерянно замерла. ОН сидел как обычно на единственном стуле — в голубом костюме и галстуке, на коленях у него белел выутюженный платок. Мать примостилась на ящике. На другом стояла алюминиевая миска с супом. У обоих были ложки, а она зачем-то кормила его. ОН жевал, вдумчиво глядя сквозь очки перед собой, она любовалась им с полной ложкой наготове и, едва он проглотил, осторожно сунула её в по–рыбьи разинутый рот. И тут увидела Раю. Лицо её потемнело. Поспешно шагнула Рая к бочке, на которой стоял бидон.

Уроки сделались быстро. Отхватив скибу арбуза, Рая вышла во двор. На детской площадке сидели с Никой Вадька Конь и Шурик. «С Нинкой не ходить! Ты поняла меня — не ходить!» — вспомнила она грозный совет дяди Вани. Улыбнулась…

Вадька Конь травил что-то. Ника слушала, закусив губу, а Шурик — тот прямо-таки в рот глядел. Мальчик! Учился он, как и Рая, в шестом классе, только в другой школе, хорошей — в отличие от нашей с Раей, которая считалась школой плохой. Хулиганами и второгодниками славилась она. Дабы уберечь меня от дурного влияния, бабушка сколько раз порывалась перевести меня отсюда, но я сопротивлялся и дотянул до седьмого класса, после которого благополучно сиганул в техникум.