Добро побеждает любовь

Я встретился с собой взглядом, но здороваться мы не стали. Я же не шизофреник.

Я оглядел комнату, чтобы удостовериться, что места на двоих хватит.

– Да расслабься ты, – сказал мне Экстраверт.

– А кто из нас будет думать, ты, что ли? – ответил Экстраверту Интроверт.

– Давай я вместо тебя подумаю, – предложил кто-то сзади.

Экстраверт с Интровертом вздрогнули и оглянулись на двух новеньких: Альтруиста и Эгоиста.

– Тебе что, больше всех надо? – ответил Альтруисту Эгоист. – О себе подумай.

– О, да у нас тут уже добрая компания! – обрадовался Экстраверт.

– Кто сказал, что она добрая? – прорычал из угла Тёмный.

– Друзья, не будем ссориться, – воззвал Светлый.

Итак, нас было уже шестеро.

– Предлагаю выпить, – сказал Экстраверт.

– С радостью, – согласился Интроверт.

Мы достали стаканы и виски из бара.

Интроверт и Эгоист пили больше всех. Эгоист из жадности, а Интроверт искренне.

Экстраверт балагурил и непрестанно наливал, Альтруист норовил помочь. Оба пили за компанию.

Светлый и Тёмный постоянно ссорились, но по мере опьянения всё труднее было разобрать, кто из них кто.

Сначала мы выпили за встречу. Но хотя каждый из нас выпил по малому стакану, опьянели мы в шесть раз сильнее обычного. И ничего удивительного, ведь за всех шестерых пил я один. Наконец, я захотел познакомиться друг с другом. Каждый из меня оказался очень интересным человеком.

Экстраверта звали Элайджа Феербах. Происходил он из знатного рода, имел титул барона и провёл детство в родовом замке на берегу Мунирианской Ривьеры. Чета Феербахов, мать и отец Элайджи, славились радушием и открытостью, воспитывали Элайджу в атмосфере любви и достатка и ни в чём ему не отказывали.

Большую часть жизни Элайджа посвятил своим увлечениям, среди которых были хождения под парусом, авиация и дружеские вечеринки.

К сожалению, однажды Элайджа потерялся. Он смутно помнил, как это произошло. Его яхта налетела на рифы, он потерял сознание, а когда очнулся, из детства остались лишь остатки воспоминаний, а дорога домой была безнадёжно позабыта.

Интроверта звали Ош Лазинский. Он почти ничего не помнил из своей жизни. Самое яркое воспоминание было о том, как он плывёт с близкими на каком-то судне. У борта сверкали на солнце яркие рыбы, он наклонился за ними и упал за борт. Он закричал, и судно вернулось за ним. Его вытащили из воды, но он стал причиной того, что судно сбилось с курса и потерпело крушение. Он потерял всех близких, а выбравшись на сушу, понял, что стал сильнее. С тех пор он старался молчать и никогда не тянулся за яркими рыбками.

Мортимер Стук был альтруистом. Он рос в окружении добрых людей, которые любили его, а он любил их. Ведь люди всегда были добры к нему. Однажды добрые люди спросили, не хочет ли он отправиться в круиз. Это было на благотворительной лотерее в рождественский вечер. Свой выигрышный билет на каюту для самых близких людей на белоснежном лайнере ему отдал безногий чахоточный больной. В круизе Мортимер увидел, как мальчик, потянувшийся за яркими рыбками, упал в воду. Мортимер бросился к нему на помощь и закричал. Корабль развернули. Мальчика достали из воды, но корабль сбился с курса и потерпел крушение. С тех пор Мортимер стал Эгоистом.

Тёмного и Светлого звали Рейкьявик и Иссая. Однажды они стали свидетелями того, как творится беда. И один из них промолчал, а другой позвал на помощь.

Альтруиста звали Ягода, и ему было всё равно.

Поначалу я испугался, что внутри меня живёт столько людей. Однако уже к вечеру, когда был изрядно пьян, я с воодушевлением понял, насколько я разносторонняя личность, и оглянулся, чтобы поделиться этим радостным озарением с другими, но вдруг заметил, что в комнате я снова один.

Грюндих был невероятно раздосадован тем, что его идиотская сущность вышла наружу, оттого ходил в расстройстве целыми днями и в результате напутал при составлении собственного расписания. Как следствие, однажды утром обнаружил, что сам себе поставил лекцию по космологии и политике на одно время.

Однако же, согласно твёрдому убеждению Грюндиха, вести разговоры о политике мог и идиот, потому Грюндих-гений смело делегировал задачу Грюндиху-тупице.

Лекция имела столь оглушительный успех, что Грюндиха стали приглашать на все социально значимые мероприятия. Вскоре оказалось, что Грюндих одинаково хорошо разбирается не только в политике, но и в социологии, философии, мифологии древних викингов, разведении кроликов и акушерстве. Всё, о чём бы он ни говорил, он преподносил с такой завидной уверенностью, что зрители слушали открыв рот и внимали каждому слову мэтра.

Талант заметили за пределами университета. Уже через неделю ни одно заседание городского совета не обходилось без его видения перспектив городского озеленения или планов по оптимизации дифференцированного налогообложения.

Умный Грюндих был рад, что глупый активно занимается гражданской деятельностью, то есть не путается под ногами. Однако же уже скоро харизма Грюндиха-идиота выросла настолько, что им двоим уже было не поместиться в университетских покоях, и умный Грюндих вынужден был жить в кладовке, лишь изредка показываясь на свет, чтобы перекусить.

Дабы моё нахождение в архивах и в стенах университета в целом не вызывало вопросов, Грюндих оформил меня в штат в качестве преподавателя. Безусловно, преподаватель, ничего не преподающий, через некоторые время начал бы вызывать подозрения, а я не знал, сколько времени мне понадобится на изучение университетских архивов. Грюндих хоть и считал меня профессором по детерминизму, сам-то я не забывал, что являюсь специалистом широкого профиля, то есть полным профаном.

В один из дней Грюндих представил меня преподавательскому составу. В основной массе своей это были седые, пропахшие средством от моли толстячки, питавшиеся чужими мыслями, неустанно пережёвывавшие чужие идеи и отрыгивавшие собственные трактовки чужих озарений. На сотню таких паразитов находилась одна светлая голова, однако в авторитетных кругах даже самая светлая голова способна поникнуть и начать пахнуть средством от моли.

На этом фоне я скоро заслужил особый статус. Так как ни в каких науках, кроме лжи, я особо не разбирался, я ходил всюду гусем, тыкал пальцем, вставлял своё слово в каждый разговор и потому слыл глубоким человеком и интересным собеседником.

А так как многое из того, что я говорил, в силу моей откровенной необразованности в вопросе, зачастую шло вразрез с накопленными человечеством за тысячелетия истории науки знаниями, меня считали учёным новой формации с идеями, опережающими своё время.

Так, например, во время своего диспута в столовой с профессором Зададюной я отверг существование недавно открытой фиолетовой материи, аргументируя это тем, что, в отличие от тёмной материи, фиолетовую никто не видел. А когда Зададюна, краснея от возмущения, ткнул мне под нос расчёты, призванные доказать мне мою неправоту, я с негодованием разорвал на глазах у всех голограмму испещрённых цифрами и формулами листов. А что мне оставалось – не читать же их в самом деле?!

Ставший свидетелем инцидента ректор университета вечером вызвал меня к себе. В доверительном разговоре он предложил мне написать какой-нибудь научный труд, который предлагал за немалые деньги купить у меня, дабы опубликовать под свои именем, что, как он надеялся, поможет его карьере в свете грядущих перевыборов.