Добролюбов

Мы видим, что его ожесточение против религии росло вместе с ненавистью к злу, рассеянному в мире. Он стал задумываться над истоками этого зла, искать его корни. Он вскоре нашёл их и начал готовить себя к борьбе со злом. Перед ним открылись широкие горизонты жизни. Расставшись навсегда с прошлым, он теперь весь устремился к будущему.

Товарищи, съехавшиеся после каникул, заметили что Добролюбов повзрослел, стал самостоятельней, энергичнее, смелее. В их глазах еще больше, вырос его авторитет; они стали относиться к нему с еще большим уважением, чем в прошлом году. У него появились новые друзья, кроме прежних — Щеглова и Радонежского. Очень скоро Добролюбов занял главное место в том студенческом кружке, который сложился в это время в институте.

На первых порах видную роль в этом кружке играл Дмитрий Щеглов, отличавшийся, по свидетельству современника, «самыми крайними воззрениями в области политики, философии и религии». Он любил вспоминать французскую революцию и времена Конвента, в области, философии считал себя материалистом, решительно отвергал религию и совершенно не признавал искусства. Громогласные речи и категорические суждения Щеглова, не терпевшего никаких возражений, довольно долго действовали на Добролюбова, и он сам считал, что общение с Щегловым было полезно для его умственного развития.

Только через некоторое время он понял, что «крайние воззрения» его приятеля были в значительной мере позой, фразерством, рассчитанным на эффект. Расхождения во взглядах, неприметные вначале, на старшем курсе института привели к разрыву между бывшими друзьями. Впоследствии Щеглов, ставший педагогом и писателем по общественно-политическим вопросам (он выпустил книгу «История социальных систем»), занял откровенно реакционную позицию, чем подтвердил дальновидность Добролюбова.

Однако в студенческие годы Щеглов выделялся среди товарищей своим развитием и непринужденностью суждений, которые он выражал обычно во всеуслышание. Вероятно, поэтому он и казался многим как бы первым лицом в кружке. Скромный Добролюбов, во всех отношениях превосходивший Щеглова, тем не менее терялся рядом со своим шумным товарищем.

Активными членами студенческого кружка были также Михаил Иванович Шемановский, отличавшийся, по словам Добролюбова, «благороднейшим направлением» и ставший его близким другом и единомышленником; Игнатий Иосифович Паржницкий, пользовавшийся всеобщим уважением за свои честные убеждения, атеист, презиравший поповщину и имевший в этом смысле некоторое влияние «а Добролюбова; Николай Петрович Турчанинов, учившийся у Чернышевского в саратовской гимназии и продолжавший поддерживать знакомство, с ним в Петербурге; Борис Иванович Сциборский, человек передовых взглядов, весьма близко стоявший к Добролюбову; Иван Иванович Бордюгов, один из закадычных его друзей; Глеб «Михайлович Сидоров, восторженный фантазер, имевший в кружке прозвище «наш Робеспьер», и другие. По-разному сложилась судьба этих людей. Одни из них заслуживают того, чтобы мы с уважением произносили их имена (например, Шемановский, Бордюгов), другие этого не заслуживают (например» Сидоров, позднее враждебно относившийся к Добролюбову). Но тогда, на втором году студенческой жизни, всех их объединяло чувство товарищества, интерес к общественным вопросам, отрицательное отношение к институтскому начальству.

«…Нас было немного, — вспоминал один из членов кружка — Сциборский, — человек десять, преданных делу будущности, сознавших, что сухие лекции большей части наших почтенных профессоров и деспотические требования начальства в исполнении самых мелочных формальностей должны стать у нас далеко на второй план, а что нам нужен самостоятельный труд и прежде всего работа над самими собой… В числе наших товарищей, действовавших в таком духе, Николай Александрович был самым решительным, самым энергическим и чрезвычайно влиятельным деятелем. Вокруг него всегда, бывало, собирался кружок любивших и уважавших его товарищей; даже и враги его по убеждениям всегда относились к нему, как к человеку, который гораздо выше их стоял по своим честным стремлениям и по уму. А врагов у него было немало, особенно в последнее время институтской жизни, когда направление его ясно обозначилось…»

Начало собраниям кружка положил один случай, о котором рассказывает в своих воспоминаниях Шемановский. Студенты имели обыкновение курить, выпуская дым в печную трубу (курение в институте преследовалось). Труба поэтому была переполнена окурками. Однажды перед самым рождеством инспектор Тихомандритский, зайдя в комнату, где жили студенты, заглянул в трубу и, увидев окурки, возмутился, наговорил грубостей. Оскорбленные студенты решили пожаловаться директору. Добролюбов принял в этом горячее участие (хотя он не курил и упреки инспектора к нему не относились). Он сам написал жалобу и сам же вместе со студентом-математиком Тарановским подал ее Давыдову. В результате студенты получили возможность узнать подлинный характер своего «отца» и начальника. По обыкновению заверив студентов в своей отеческой любви, Давыдов тут же потребовал выдачи зачинщиков, грозя в противном случае исключить из института двоих, подававших прошение, то есть Добролюбова и Тарановского.

История продолжалась несколько дней. Давыдов обещал прощение, если виновные сознаются, и угрожал наказанием, ссылкой в уездные учителя в случае упорства. Студенты уже знали: стоит только Давыдову захотеть, и любой из них мог оказаться уездным или приходским учителем где-нибудь в далекой Якутии. Незадолго до случая с окурками, профессор французской словесности пожаловался директору на одного студента, не приготовившего вовремя перевод. Давыдов раскричался в присутствии целого курса и, обращаясь к виновному, закончил свою речь так:

— Если еще будет хоть одна жалоба, я тебя пошлю туда, куда ворон костей не заносил.

Словом, шутки с директором были плохи; и Добролюбов с Тарановским решили признать себя зачинщиками «истории». После этого студентам всего курса пришлось объясниться с инспектором и принести ему извинения за «обиду».

Это было первое столкновение Добролюбова с администрацией, показавшее его решимость и вызвавшее искреннее уважение к нему студенчества.

* * *

История с окурками не прошла бесследно для студентов, она дала им ощущение своего достоинства и помогла сплотиться вокруг Добролюбова. С этого времени студенты и начали изредка собираться вместе.

Строго секретные собрания происходили у Паржницкого и Сидорова, по разным причинам вышедших из института и живших на частных квартирах. Собирались также у знакомых студентов Медицинской академии и Петербургского университета, например у Василия Ивановича Кельсиева, будущего эмигранта и сотрудника Герцена. Первоначально обсуждались вопросы, главным образом бытового и религиозного характера. Те, кто уже освободился от традиционных «верований», пытались повлиять на своих более отсталых товарищей, — среди них было много таких, которые «в простоте сердечной считали эти вопросы неприкосновенными, им трудно было расставаться с привычными заблуждениями, вошедшими в плоть и кровь.

В кружке велась активная работа воспитательного характера, причем главная роль в этом деле принадлежала, конечно, Добролюбову. Сциборский отмечает, что он обычно применял разумные и неотразимые доводы, но особенно успешно действовал в тех случаях, когда ему приходилось прибегать к насмешке: от нее негде было укрыться, она не щадила противника, если речь шла о серьезных вопросах, об убеждениях. В то же время даже люди, не соглашавшиеся с Добролюбовым, боявшиеся его смелых выводов, после спора сохраняли самое искреннее уважение к нему. «Всякий, соприкасавшийся с ним, — говорит Шемановский, — чувствовал то освежающее действие, ту пробудившуюся любовь к честному и скромному труду… которые заставляли смотреть на мир светлыми глазами, побуждали действовать, а не терять времени в напрасных сетованиях и бесполезном отчаянии».

Очень скоро интересы кружка переменились, вопросы нравственно-религиозного характера уступили место вопросам политическим. Иначе и не могло быть: как ни стремилось начальство оградить студентов толстыми стенами института от всяких веяний окружающей жизни, однако жизнь, властно брала свое, вовлекая молодых людей в круговорот событий, происходивших в русском обществе. Среди разных слоев населения росло недовольство политикой правительства, терпевшего поражение в Крымской войне. Глухо волновалось крепостное крестьянство, повсюду вспыхивали мятежи. Все это накладывало свой отпечаток на состояние русской общественности и культуры. Серьезные процессы происходили в литературе, все более глубоко проникавшейся мыслями и чувствами людей труда. Формировались кадры новой, демократической интеллигенции, выступавшей от имени народа.