Добролюбов

«Дело, которое мы начинаем, легкое само по себе, становится трудным и даже опасным по своим последствиям. Мы хотим быть беспристрастными, сообщать своим читателям все, что только услышим. А ведь мало ли что говорят… Заочно и про царя говорят, а писать про него еще никто не писал безнаказанно… Таким образом, благоразумный читатель видит, что одно средство спасти нас и нашу газету — молчание. Пусть потомство оценит нас, — мы не хотим громкой славы в настоящем, и в этом отношении девизом нашим будут слова поэта:

Пишу не для мгновенной славы, Для развлеченья, для забавы, Для милых, искренних друзей, Для памяти минувших дней…»

Из этих слов видно, что Добролюбов придавал большое значение своему начинанию.

«Слухи» поражают серьезностью своего содержания, зрелостью политической мысли, резкостью и прямотой в оценке таких вещей, которые вообще не подлежали обсуждению в крепостнической России. Каждый номер газеты мог легко привести Добролюбова в Сибирь. Угнетение народа, крепостное право, реакционный режим самодержавия» личность и поступки самого царя, произвол царской администрации, гнет цензуры — вот главные темы, поднимавшиеся на страницах «Слухов». Это были самые острые вопросы, волновавшие тогда передовых русских людей. Но только немногие в ту пору решились бы, подобно Добролюбову, запечатлеть на бумаге свои тайные мысли и чувства. Недаром писал он в первом номере «Слухов»: «Пусть потомство оценит нас…»

Второй номер газеты, вышедший в ближайший понедельник, Добролюбов посвятил рассказу о торжественной церемонии в Петербурге по случаю «именин имеющего быть помазанным от господа царя нашего Александра Николаевича». В своем ироническом описании Добролюбов показал себя мастером политического фельетона:

«…От Аничкова дворца до Невской лавры стояла по обеим сторонам улицы длинная шеренга конных воинов… С девяти часов собрались толпы народа… На балконах и из окон были… вывешены ковры, платки, старые одеяла, халаты и пр. т. п. в знак того, что всем жертвует русский народ ради царя своего. В половине одиннадцатого показался он из Аничкова дворца на рыжем коне, в красных штанах, в казацком костюме… Впереди всего царского поезда ехал церемониймейстер и несколько гусар, приказывавших всему собравшемуся народу снимать шапки и кричать «ура»… Блеск торжества еще более возвышался духовною процессиею с образами и хоругвями. Говорили, что сам государь хотел нести образ, но почему-то это не исполнилось: может быть, он побоялся упасть под тяжестью креста, а может быть, опасался скомпрометировать себя перед важными людьми, сделавшись носильщиком досок. Как бы то ни было, народ проводил его приличным воззванием на татарском языке до Невской лавры, и здесь, у врат этого рая, стали синие и серые херувимы, воспрещавшие профанам лицезрение царское. Только звезды и звездочки пошли во врата святой лавры, и таким образом явилось там настоящее царство небесное. К сожалению, солнца правды там не было…»

В заключение автор фельетона рассказывал, как в лавре царя встретили петербургские портные-немцы и один из них произнес на ломаном языке речь, до того умилившую державного именинника, что он пообещал оратору какую-то важную должность: «одни говорят — в ведомстве православного исповедания, а другие — в министерстве народного просвещения. Последнее — вероятнее», — саркастически прибавляет Добролюбов.

Но еще больше, чем новому царю, в «Слухах» доставалось «незабвенному» Николаю I: ему посвящены целых три номера газеты. Стремясь вплести несколько свежих листков «в кровавый венок славы» этого «ужасного тирана», Добролюбов с поразительной осведомленностью изложил множество эпизодов из истории его бесславного царствования (некоторых эпизодов он уже касался в письме «воскресшего Белинского»). Здесь и выходки самодержца во время пребывания его за границей, например в Австрии, где царь — эта трехаршинная колонна со звериной физиономией — лично разгонял народ, собравшийся перед резиденцией австрийского императора; здесь и преследования Пушкина; и ханжеский разговор с молодым поэтом Полежаевым, которого Николай поцеловал в лоб перед тем, как сослать в солдаты; и гнусная расправа с декабристами; и разгул служебного грабительства, никогда еще не достигавшего таких размеров, как в последние годы «благословенного» царствования Николая Павловича. «Мы могли бы привести сотни поразительных примеров, — говорится об этом в «Слухах», — Но думаем, что лучше будет представить их впоследствии в некоторой системе, и для того просим читателей припомнить то, что случалось им видеть или слышать об этом, и сообщить в редакцию…»

В одном из номеров «Слухов» Добролюбов писал о Николае I: «Не лист, не два, а несколько томов можно наполнить рассказами его ужасных, отвратительных деяний. Каждое имя из приближенных к нему людей давно уже сделалось символом низости, грубости, воровства, невежества… А сколько произвола, сколько неуважения даже к тем правилам, которые им самим поставлены!..»

Все написанное Добролюбовым по поводу николаевского царствования проникнуто горячей ненавистью к деспотизму, болью за страдания народа.

С напряженном вниманием ловил Добролюбов слухи о малейших проявлениях: недовольства и протеста, в особенности среди крепостного крестьянства.

На него произвело громадное впечатление известие о волнениях и мятежах на Украине; он посвятил им два номера «Слухов» и стихи, озаглавленные «К Розенталю». В этих стихах, проникнутых революционной мыслью, Добролюбов писал:

Пусть гибнешь ты для страждущего света И гибнешь, замысла святого не свершив, Но верь — речам твоим не сгибнуть без ответа, Вся Русь откликнется на звучный твой призыв. Бронею истины, щитом любви одета, Мечом свободы руку ополчив, Она пойдет на внутренних врагов И отомстит, им горько за рабов!..

Это стихотворение было помещено в «Слухах»; в специальном примечании разъяснялось, что оно «имеет современный интерес» и внушено «одним из самых важных, животрепещущих вопросов современной жизни русского общества. Этот вопрос — уничтожение крепостного состояния, столь постыдного для европейского государства…»

Действительно, это был самый острый вопрос того времени. Добролюбов решал его как революционный демократ, как выразитель интересов многомиллионных масс русского крестьянства. В третьем номере «Слухов» 11 сентября 1855 года он писал:

«Нужно сломать все гнилое здание нынешней администрации, и здесь, чтобы уронить верхнюю, массу, нужно только расшатать, растрясти основание. Если основание составляет низший класс народа, нужно действовать на него, раскрывать ему глаза на настоящее положение дел, возбуждать в нем спящие от века богатырским сном силы души, внушать ему понятия о достоинстве человека, об истинном добре и зле, о естественных правах и обязанностях. И только лишь проснется да повернется русский человек — стремглав полетит в бездну усевшаяся на нем немецкая аристократия, как бы ни скрывалась она под русскими фамилиями».

Эти слова не оставляют сомнения в том, какие мысли зрели в уме Добролюбова. Уверенный в богатырских силах народа, он видел свою задачу в том, чтобы всеми средствами вызывать к жизни эти скрытые силы, будить людей, убеждать их в необходимости и неизбежности борьбы против «внутренний врагов», против «немецкой аристократии» (Добролюбов намекал на немецкое происхождение династии Романовых).

В «Слухах» рассказывалось о жизни и трагической гибели Полежаева на основе материалов книги Герцена «Тюрьма и ссылка». Попутно Добролюбов сообщал читателям о большом успехе за рубежом произведений великого эмигранта и обещал посвятить «несколько статей обозрению его заграничной деятельности» (обещание это осталось невыполненным).

Отдельную статью посвятил издатель «Слухов» политической лирике Пушкина. В то время, в середине 50-х годов, пушкинские вольнолюбивые стихи звучали так же призывно, так же волновали сердца, как и в годы своего появления. Герцен печатал в «Полярной звезде» «Вольность», «Кинжал», «Послание в Сибирь», эпиграммы на Александра I, на Аракчеева и другие стихи, до тех пор распространявшиеся только в списках. Добролюбов, подобно Герцену, также собирал и помещал в «Слухах» запретные пушкинские строки. Он писал здесь: «По рукам до сих пор много ходит произведений Пушкина, которые показывают нам свежего, энергического, свободного поэта…» Перечислив несколько революционных стихотворений и среди них «Мою родословную», Добролюбов с сожалением отмечал: «Говорят, что есть еще несколько насмешливых стихотворений, писанных им в 20-х годах. Но мы не знаем даже названий их…»

Понятно, почему молодой революционер так интересовался стихами, в которых Пушкин являлся «энергическим, свободным поэтом». В те годы были в ходу лживые легенды, превращавшие мятежного автора «Вольности» и «Пророка» в смиренного служителя муз, проповедника «чистого искусства». Вот почему, стремясь восстановить его подлинный облик, будущий критик-трибун обращался именно к пушкинской, политической сатире. Это было начало борьбы Добролюбова за Пушкина, борьбы против литературной реакции, пытавшейся завладеть великим наследием «главы литературы нашей» (так Пушкин был назван в «Слухах»).