Добронега

Он уже набрал было воздуху, чтобы объявить о решении в пользу истцов. Мол, Дуб и Пташка отдаются в холопы пострадавшей семье на всю их бестолковую жизнь без права откупа, имущество, какое есть, в пользу семьи, и в пользу князя от истцов двадцать сапов. Дубу, судя по настроению братьев, не жить. Деньги у братьев есть, за убийство холопа заплатят свои шесть гривен, и все тут. А девку продадут. Выпорют, изнасилуют, и продадут.

Вдруг с лавицы у стены поднялся здоровенный детина и шагнул вперед. Очередной истец. Не терпится ему.

– Сядь, – велел тиун. – Очередь твоя еще не пришла.

– Повремени, добрый человек, – попросил тиуна детина. – Здесь не все чисто, в деле этом.

– Ты кто таков? – спросил тиун.

– Константином кличут, – объяснил детина, утрируя простонародный прононс. – Я вот что…

– Что тебе нужно?

– Видоков только одного и позвали, – сказал детина. – А ведь неизвестно, что он за человек. А меня не позвали. А может я тоже кое-что видел.

– Что же ты видел?

– Разное, тиун. Где видок, свидетельствовавший в пользу страдающей стороны? Вон он, уж уходить вознамерился. А обожди-ка, милок. Пойди сюда, не бойся.

Собрание заинтересовалось происходящим. Видок неохотно подошел ближе. Константин обнял его за плечи и подвел к столу тиуна.

– А скажи-ка нам, милый, чем занимаешься ты, когда тебя в видоки не просят? – спросил он ласково.

Видок вопросительно посмотрел на тиуна. Тиун пожал плечами.

– Так известно чем, – удивился видок. – Я все больше по ладейному делу. Как и истцы.

– Давно ли промышляешь ты делом ладейным, сокол ясный?

– Давно, – подтвердил видок, не очень понимая, к чему клонит детина.

– А скажи пожалуйста, уж больно интересно… я завсегда ладейным делом интересуюсь… скажи, а то никто не хочет говорить… я уж спрашивал тут всех… чем отличается киль, ну, скажем, шведского кнорра от, к примеру, киля псковской движки?

– Ты что же это, мил человек, за дурака меня принял? – спросил видок не очень уверенно.

– Ты на вопрос ответь.

– А какое это имеет отношение к делу? – спросил тиун, раздражаясь.

– Увидишь, тиун, увидишь. Ну так что же, ладейник? Кнорр и движка? Чем отличаются кили?

– Э… У движки киль… как бы… плотнее. Основательнее.

– А много ли ты движек видел, видок?

– Много.

– А не строил ли ты их сам?

– И такое бывало.

– Из Пскова ты, говоришь?

– Да.

– Это странно, – сказал Константин. – Я вот и во Пскове был только один раз, и движек не строил. Но знаю, что у движки никакого киля нет. Их с плоским дном делают. Да и не в Пскове их вовсе делают, а в Ростове. А во Пскове делают лошены, и у них действительно есть киль, причем двойной.

Собрание ахнуло. Тиун растерялся. Братья вдовы смутились.

– Это все глупо! – крикнул один из них. – К чему все это! Глупо же.

– Тише, – сказал тиун.

– Но ведь глупо!

– Ты сказал, – продолжал Константин, обращаясь к видоку, – что видел, как вот эти двое, – он кивнул в сторону Дуба и Пташки, – и еще один схватили Сивого и потащили, а тебя не заметили. А ты шел себе по улице.

Видок промолчал.

– Да или нет?

– Да.

– Тоже странно. Как это можно не заметить человека с факелом, идущего по узкой улице ночью тебе навстречу.

– У меня не было факела.

– А у них были?

– Нет.

– Нет?

– Нет.

– И было это ровно шесть дней назад?

– Да.

– Очень странно. Шесть дней назад, с вечера, все небо было в тучах, а ближе к утру пошел дождь.

Собрание стало прикидывать – действительно получалось именно так, как говорил Константин.

– Но ты говоришь, – продолжал Константин, – что впотьмах, у реки, без луны и без факелов видел, что именно эти двое там были, он и она. Я не утверждаю, что ты лжесвидетельствуешь, вовсе нет. Тебе просто кажется всякое разное, и ты забывчив очень. Тебе, например, кажется, что ты ладейник. И кажется, что ты чего-то там видел шесть дней назад. Еще тебе кажется, что братья вдовьи тебе не заплатили, чтобы ты сюда пришел и рассказал о том, что тебе кажется. А на самом деле они заплатили, хоть и не очень щедро.

Собрание загудело возмущенно-весело.

– Врешь! – крикнул один из братьев.

– Тиун, – попросил Константин. – Не позорь князя решениями поспешными. Княжеский суд справедлив и беспристрастен. Печенеги – тот еще народ! Но если печенег невиновен – он невиновен. А если виновен славянин – то он виновен. Это так! Но вот эти двое, – он снова указал на Дуба и Пташку, – невиновны. Совсем. То есть, виновны, конечно, но не в том, в чем их тут обвиняют.

– Что ты имеешь в виду? – спросил тоскливо тиун.

– Они виновны всего лишь в краже. Видишь сленгкаппа на добром молодце какая богатая? Эту сленгкаппу он украл. Я знаю, что он украл, потому что украл он ее у меня. И было это ровно шесть дней назад, ночью. Но было это не здесь, а в Берестове. С внутренней стороны, в правом нижнем углу вышиты две буквы латинские, C и I, ибо род мой хоть и славянский, но происходит от Цезаря Первого Великого, Рубикон преступившего и всех после этого победившего. Во всяком случае есть в роду такое поверие.

Он подошел к Дубу, который смотрел на него с удивлением, и сорвал с него сленгкаппу. Захватив нужный угол рукой, он показал означенные буквы сперва тиуну, а затем части собрания, поднеся сленгкаппу к лавицам у левой стены.

– По сути, – сказал он, – именно я должен быть истец. И должен я требовать с этих двух уплату. Но я им прощу их негодяйство, если согласятся они работать на меня и моих товарищей две недели. Товар мы везем в Ростов. Нужны нам и руки работящие, и общество женское. Люди мы простые, по рекам ходим.

– Врешь! – крикнул один из братьев. – Тиун, не слушай его!

– Этого, – Константин указал на видока, – за лжесвидетельство я бы выпороть приказал, и гривну взыскать в пользу князя. А с семейством пострадавших – уж прямо не знаю, что и делать!

– Ты подлец! – закричал другой брат.

– Еще одно слово в таком низменном тоне, – заверил его Константин, – и я попрошу у тиуна разрешения на Божий суд. И пусть в поединке решится, кто из нас подлец.

– С которым из нас ты собираешься вступать в поединок? – запальчиво спросил младший из братьев.

– Со всеми троими, – сказал Константин уверенным тоном. – Одновременно. И не откладывая. Сходите за свердами, а то вот ратники вам одолжат. А? Ну так вот, – обратился он снова к тиуну, – уж не знаю, что делать с этими… Позор! Ведь действительно убит человек, и, по-видимому, хороший человек! Любящий супруг, работящий парень, никому зла не делавший. И ведь действительно где-то ходят по улицам его убийцы, пьют, жрут, сладко спят. Убитая горем вдова. Все здесь взывает к справедливости и возмездию. Но вот эти трое удальцов, любящие братья, решили вместо справедливости принести в жертву этих двух – может, и не самых достойных киевлян, но уж точно в данном негодяйстве не повинных. И это их действо позором покрыло и обесценило и горе вдовы, и память о хорошем человеке. Я бы их тоже выпороть велел, вместе с видоком. Чтобы справедливость обманом не добывали даже если очень хочется. А этих – отпусти, тиун. Если они, конечно, согласны следовать за мной. Согласны, негодники?