Доброй ночи, любовь моя
Шрифт:
А теперь она снова от них сбежала.
Торчащие из земли выкорчеванные корни, лезущие из них побеги. Один раз она была там с Охотником. Убегая из школы, она часто встречала его там. Он был в кожаной куртке, от него пахло листвой и землей.
Охотник присел на корточки, рассматривал ее.
Никто так не рассматривал ее.
Он отвел ее к себе домой. Там была кошка с белыми усами и железная плита. За домом он рубил дрова, чтобы накормить эту плиту. Кухня трещала от жара.
Он не сказал, чтобы она не обращала
Он ласково погладил ее по спине.
Они сидели у него за столом и раскладывали пасьянс. У него были маленькие-премаленькие колоды карт с японскими цветами на обратной стороне. Они соревновались, у кого первого пасьянс сойдется. Кошка ходила по столу мягкими осторожными шагами. Когда кошка засыпала, он щекотал ногтем подушечки лапок. Все кошачье тело подергивалось.
– А ты тоже боишься щекотки, Стина?
Он дал ей имя Стина, никогда не называл Жюстиной на французский манер.
Как звали Охотника?
Она никому не должна была рассказывать про Охотника. В ее доме жила ведьма. Ведьмин взгляд мог упасть на Охотника. От этого взгляда даже молитва о спасении не помогала.
Отец иногда собирался с ней поговорить. О серьезных вещах. Она догадывалась об этом по его манере поднимать плечи уже за ужином, от этого у нее тотчас пропадал аппетит.
Вечером он заходил к ней в комнату.
Она быстро спрашивала:
– Ты снова собираешься уезжать?
– Нет, почему ты так думаешь?
– Если ты куда-нибудь поедешь, можно и я с тобой?
– Я никуда не еду, дружочек.
– Нет, ну если поедешь.
– Когда-нибудь ты обязательно со мной поедешь.
– А куда мы тогда поедем?
– Может быть, во Францию.
Она черкала по пластиковому листу, покрывавшему письменный стол. Она на нем немного порисовала, изобразила цветочки и спящих животных. Только бы он продолжал про путешествие, рассказал всякие подробности: а что нам понадобится в поездке, конечно, паспорт и чемоданы, а тебе мы что-нибудь новенькое купим для поездки, что-то из одежды.
Но отец кашлял, словно простуженный.
– Ты уроки приготовила как следует?
– Конечно, приготовила.
– Тебе в школе нравится, Жюстина?
– Да.
– Если что не так, то ты должна мне рассказать, обещаешь?
– Да.
– Школьные годы такие скоротечные и такие важные! Их надо полностью с толком использовать. Ты понимаешь, о чем я?
Она не очень-то понимала, тем не менее согласно кивала.
– Детство тоже надо правильно использовать. К сожалению, это понимаешь, только когда оно заканчивается. Детские проблемы такие... мелкие по сравнению с теми проблемами, с которыми человек столкнется, став взрослым. Ты понимаешь меня, Жюстина?
Она снова кивала.
Когда отец уходил, она неизменно принималась плакать. Пока он находился рядом с ней в комнате, ее переполняла надежда, что он наконец увидит ее всю, насквозь, вырвет из школьного ужаса, туда, к самому свету.
Мир сделался таким тяжелым и грязным.
Она лежала в кровати на животе, подушка
была горячей и влажной.Жюстина убежала в лес к вывороченным корням. Переплетение блестящих нитей. Снег отступил, повсюду мокрая бурая трава. Дятел остервенело стучит.
В комнате Охотника все еще стояла елка со светлыми мягкими иголками.
Он называл ее Стиной.
Когда-то у него была жена по имени Дора. Что-то произошло, он иногда рассказывал о ней, и лицо у него тогда делалось старым. В такие минуты он переставал быть Охотником, ее это немного беспокоило, но она слушала. Снова и снова.
У него была небольшая фирма по продаже товаров для садоводства. Он владел предприятием вместе со своим другом Яком. Дора вела бухгалтерию, она всегда ладила с цифрами.
– А дети у вас были?
Ей нужно задать этот вопрос, чтобы растянуть повествование.
Лицо его дернулось оттого, что пришлось отвлечься.
– Нет. Детей мы завести не успели.
Потом наступал трудный, но неизбежный момент.
– В один прекрасный день захожу я в сарай...
Она прямо видела сцену, он столько раз ей об этом рассказывал, что теперь все стояло у нее перед глазами, она словно в книгу смотрела, картинка с изображением любовной сцены из «Сердечной библиотечки». Волосы у женщины острижены под пажа, черные и гладкие, они свешивались со скамьи. Блуза мужчины из кожи оленя, слегка расшнурованная, она видела, как их губы сближаются, дрожат от желания, у нее холодели пальцы, дыхание почти останавливалось.
– А потом что случилось? – шепотом спрашивала она, а кошка спрыгивала на пол и шествовала к двери.
– Я не знаю, – невнятно бормотал он. – Я не знаю, что с ними сталось.
Тогда она приближалась к Охотнику и касалась его щеки. А в кухне было жарко, плита пылала.
– Когда ты вырастешь, забудешь меня, – сказал он, и колода карт исчезла в его кулаке.
– Ни за что в жизни! – воскликнула она и заплакала, она ведь была на пути из детства, на пути во взрослую жизнь.
– Я иногда забираюсь на гору, стою и кричу, – сказал Охотник. – Обычно помогает. Ведь люди могут подумать, что я сумасшедший, и тогда меня упекут в больницу Бекомберга. А на горе никто не услышит.
Она вышла из дома. Кухонное окно светилось в сумраке, но он не смотрел ей вслед, сидел у стола, застеленного цветастой клеенкой, и раскладывал пасьянс, раз за разом. Она встала у самого обрыва. Ветер задувал ей в глаза, в рот, когда она широко, как у зубного врача, разинула его.
Только крик из нее так и не вылетел.
– А что твои родители думают о твоих визитах ко мне? – спросил Охотник и слегка нагнул голову, словно хотел рассмотреть ее поверх очков.
Она чуть не проговорилась про ведьму. Только сейчас она уже была старше, слово «ведьма» поблекло.
– Одинокий мужчина, с ним всегда что-то не так, – пробормотал он.
– У меня пасьянс сошелся, смотри, я победила!
– Я же не об этом сейчас говорю.