Добрый ангел смерти

– Цэ взагали нэ табак! – громче обычного произнесла Галя сердитым голосом.

– Ты наркотыкив накурывся!

Петр поискал глазами по купе. Я, поняв что он ищет, достал из-под стола кулек. Он зачерпнул ладонью «табака» и поднес ладонь к глазам.

– Тю! – только и сказал он, мотнув головой. Потом выставил ладонь в дырку окна, и «табак» унесло ветром.

– Отак бувае! – сказал он сам себе. Потом опять посмотрел на меня. – Все равно извини, Коля. Я уже там не помню, что говорил…

– Ничего, – я махнул рукой.

Галя уже пристроила на примус котелок с водой. Стоял он не очень твердо на плоской решетчатой подставке – хорошо, что посредине подставки было круглое отверстие – нижняя полусфера котелка на два-три сантиметра садилась в это отверстие, придавая конструкции относительную устойчивость.

Гуля мелко нарезала на столе палочку сушеного мяса. Я с интересом наклонился к мясу.

– Это водитель дал, баранина. – Гуля кивнула на пакет, лежавший у нее под боком на полке. – Суп будет.

Уют продолжался. Я смотрел в окно, на море, над которым поднималось солнце. На виноградники, вдруг вклинившиеся в узкое пространство между вагоном и морем. Состав ехал неспешно, давая возможность внимательно рассмотреть все, мимо чего мы проезжали. Я с интересом наблюдал за двумя женщинами в черном, которые опрыскивали виноград, потом за лодкой, на которой двое пацанов отплывали от берега порыбачить. Их весла мерно опускались на воду.

– А як ты думаешь, Коля, що з цым писком робы-ты? – раздался за моей спиной голос Петра.

Я пожал плечами. Подумал – вопрос только звучал просто.

– Честно говоря, не знаю, – признался я. – Ясно, что его надо как-то разумно использовать… Но ведь страна большая, а песка мало…

– Мало, – кивнул Петр. – Маловато. Я обернулся и увидел, что теперь уже он глубоко задумался.

– Якбы його потрошку в дытячых садках розсыпаты, як полковнык говорыв? – раздумчиво произнес он, потом почесал рукой затылок, провел пальцами вниз вдоль усов, словно подравнивая их. – Всэ одно на всю Украйину нэ выстачыть… Можэ, полковнык щось прыдумае? Там розумных людэй багато працюе, в СБУ. И якщо воны цьш ранишэ займалысь, то мабутъ зналы – для чого…

– Да, полковник, наверно, что-то уже придумал, – на словах согласился я с Петром, хотя слабо мне верилось, что Витольд Юхимович имел на песок какие-то конкретные планы.

Пообедав, мы все разлеглись по полкам, решив устроить себе «тихий час».

Солнце уже несколько часов не заглядывало в наше окно. Оно висело где-то вверху, над поездом. Но тепло, оставленное внутри купе его утренними лучами, еще присутствовало в воздухе, которым мы дышали.

Гуля теперь лежала на верхней полке, а я – внизу, на жестких досках, обитых дерматином. Спать не хотелось, но даже просто лежать, покачиваясь в такт идущему поезду, было приятно. И я, закрыв глаза, лежал на спине. В голове крутились фантазии, рожденные моим хорошим настроением. Я представлял себя в виде героя, возвращающегося домой с войны. Странным образом этот герой начал приобретать черты одного из запорожских казаков с картины, посвященной коллективному написанию письма турецкому султану. На голове моей был оселедец.

Мой конь, уставший от бесконечных степей, едва ступал. Конечно, ему было нелегко, ведь за моей спиной сидела красивая турчанка с раскосыми миндалевидными глазами – экзотическая награда, добытая в бою с янычарами.

Собственно, ее нашел я уже после боя, когда все янычары лежали убитыми под стенами небольшого турецкого селения. Мы прошлись по селению, собирая все золото и серебро, какое могли найти в домах и во дворах. В одном из домов я и увидел ее, спрятавшуюся за сундуком. Сначала мои братья-казаки подсмеивались надо мной, ведь каждый из них вез домой по килограмму, а то и больше драгоценностей, но постепенно в их насмешках все более явно и громко проявлялась зависть, особенно по вечерам, когда сидели мы у костров, когда кто-то из них возвращался из ближайшей деревни с бутылью доброй горилки, после того, как большая общая кружка уже прошлась раз по кругу и готовилась пройтись еще раз.

Тогда понял я, что безопаснее будет продолжать путь в одиночку, чем всем вместе. И, проснувшись до рассвета, я разбудил свою пленницу, которую никуда ни на шаг от себя не отпускал. И понес нас мой конь дальше, в сторону Киева, подальше от Сечи и ее законов. «Кончилось мое казацтво», – с удовольствием думал я, левой рукой держа повод, а правой похлопывая свою турчанку по бедру.

Я так раздремался под эту фантазию, что не сразу заметил, как куда-то исчез шум поезда.

– Коля, – возникла надо мной голова Петра.

– Что? – Я приподнялся и тут же ощутил, что чего-то не хватает.

Не хватало не только шума. Поезд стоял. За окном застыл квадрат неба, моря и грязно-желтого берега.

– Наверно, граница, – предположил я, поднимаясь на ноги.

– Яка граныця?

– Между Азербайджаном и Дагестаном. Петр с выражением недоумения на лице высунул голову в окошко, посмотрел по сторонам.

– Нэма тут ничего!

Вдруг рядом с вагоном кто-то чихнул. Петр снова высунул голову. Обернулся удивленный.

– Никого нэма, – прошептал он.

Мы замерли, прислушиваясь. С моря долетали разрозненные крики чаек. Из-за окна донеслась трель какого-то насекомого. И снова где-то рядом прозвучал глухой удар.

Напряжение Петра передалось и мне. Я занервничал, раскрыл рюкзак и, найдя на дне пистолет, вытащил его, положил поверх других вещей. Сам выглянул в окно, но ни одной живой души не увидел.

– Трэба пэрэвирыты писок, – Петр кивнул головой в сторону стенки, за которой находилась грузовая часть вагона.

– Пошли, – сказал я шепотом.

В туалете мы замерли у низкой дверцы, закрытой на щеколду – это и был проход в грузовую часть вагона. Открыв ее и скрючившись в три погибели, мы пролезли внутрь и оказались прямо под палящим солнцем. Перед нами лежал холм песка, покрытый сплошным куском брезента и отформованный прямоугольными границами вагона. Холм торчал прямо по центру вагона. Брезент затрещал под нашими ногами, и я почувствовал, как движется под ним песок.

Петр облегченно вздохнул и полез на вершину этого холма. Остановился там – его голова теперь была выше стен вагона. Оглянувшись по сторонам, он вдруг замер и неожиданно поднял руки.

Я ничего не понял. Петр стоял спиной ко мне с поднятыми руками и не двигался. Его голова была слегка наклонена вниз. Я сразу присел на корточки, пытаясь понять, что происходит. Но пока больше ничего не происходило. Я, стараясь двигаться как можно тише, пробрался чуть выше на этот брезентовый холм, остановился метрах в полутора от Петра.

– Встань! – раздался незнакомой резкий голос. Я замер.

– Встань, а то твой кореш сейчас свалится! Я понял, что эти слова обращены ко мне. Еще несколько секунд помедлив, я все-таки поднялся на ноги. В нижнем дальнем углу вагона стоял уже знакомый мне по парому и порту смуглый славянин с короткой неровной стрижкой. В правой руке он держал пистолет, а в левой – недоеденный бутерброд. Видно, мы испортили ему обед.