Добыча хищника

– А, Эля… вовремя, стрекоза, подай вон тот белый флакончик!

Я залилась краской смущения, топорно вошла внутрь, пытаясь не смотреть на обнаженного по пояс Сурова.

Нависнув над металлической тележкой, я судорожно искала тот самый белый флакончик из десяти белых флакончиков.

– «Бетадин», Эля, – закатила глаза Инна: – Посмотри, какой шрам оставила. Да, ты просто мясник.

На спине Константина алела заживающая рана.

Мы с Суровом обменялись взглядами – этот шрам был чем-то большим, чем просто напоминание о том страшном дне. Я вспомнила, как склонилась к нему, когда он совершенно выбился из сил, и поцеловала в щеку.

Рудова с профессиональной отстраненностью обработала рану. Завидую ей – сложно сохранить отстраненность, когда рядом это – машина для убийств. Суров выглядел дьявольски впечатляюще, и эта татуировка медведя лишь придавала ему брутальность, хоть последней и так было с избытком.

Он поднялся с кушетки, выпрямляя спину, а затем подхватил футболку.

– Больше не напрягайте, пожалуйста, руку, – упрекнула Инна.

Я покраснела до состояния помидора, понимая, что он, раненный, таскал меня на руках, как маленькую.

Святое небо, неужели он – этот взрослый, серьезный мужчина – серьезно… рассматривает меня в качестве… Это было куда большей неожиданностью, чем желание Тая со мной просто переспать.

Когда он, морщась от легкой боли, надел футболку, наши взгляды снова пересеклись. Проклятье! Мы смотрели друг на друга так, будто накануне вместе спрятали труп. Эта странная общность, единство, которое возникало только между людьми, сбросившими маски в самые отчаянные минуты жизни, красным указателем мигало над нашими головами.

– Есть кое-что, о чем я не сказала, – проговорила я, и Суров, который уже направлялся к двери, замедлил шаг. – Я укусила Тая за руку, и мне удалось его ранить. Не сильно.

– Что? – Инна застыла. – Ранить?

– Я почувствовала вкус его крови. Если это, вообще, была кровь.

– Ты прокусила его руку?

– Угу.

– Иисусе, – одними губами прошептала Рудова.

Суров молча подошел к двери и громко позвал постового. Я услышала, как он отдал приказ привести Севастьянова.

***

Наше собрание было похоже на сборище доведенных до крайнего отчаяния людей.

По крайней мере, Крылов выглядел, как наш предводитель – был чуть живым и оброс бородой и крошками из снеков – Санта Клаус для бездомных.

В этот клан тайных заговорщиков, конечно, не пригласили Суханова и Галояна. Почитателям высших существ вход на такие мероприятия был заказан, даже если бы они избавились от присущего им снобизма.

Рудова щедро наполняла очередную пробирку моей кровью, будто желая спасти от голодной смерти семейство Калленов[1].

Севастьянов копался в своем ноутбуке, открывая в хронологическом порядке протоколы экспериментов с Таем и зачитывал их вслух, отчего волосы шевелились у меня на голове, точно шипящие змеи.

– Были поочередно отделены части тела путем целенаправленного светового излучения высокой мощности. Объект восстановился в течение двух минут, – пощелкав кнопкой мыши, Алексей Станиславович продолжил: – Сожжение и плавление на высоких температурах в вакуумной печи. Объект не пострадал… Радиационное облучение. Объект восстановился через девять минут… – снова несколько щелчков, заводящих мое сердце, точно мотор старой тачки: – Целенаправленный подрыв. Восстановился за три минуты…

Это еще что за…

Мы точно на стороне добра, черт побери?

– И после всего он даже не злится, – пробурчала я. – По части всепрощения, он святая мать Тереза.

– Если есть хоть одно объяснение тому, что вам удалось его ранить, я хочу его найти, - пробурчал профессор. – Кроме того, объект как-то сказал, что они не убивают друг друга. Почему? Ни один вид не может развиваться без междоусобных стычек и войн. Их смерть лишь их выбор, их ирахор. Что, если ты можешь ранить его только потому, что он передал тебе часть себя?

Мертвецкий холод этих слов врос в меня ледяными шипами.

Почувствовав на себе чужой взгляд, я повернула голову.

Суров.

Ох, он читал мои мысли. Прищур его серых глаз был гораздо мощнее рентгеновского излучения. «Один из них убил твою сестру, – говорил этот взгляд. – Тебе посчастливилось не увидеть, что он сделал с ней и как именно».

Крылов вытащил из кармана флягу и, не смущаясь, сделал много жадных глотков:

– Что? – спросил он, замечая всеобщее недоумение.

– Зато ему нет равных, – хмыкнул в оправдание старшего товарища Воробей.

– Если нужно создать световой меч как у Дарта Вейдера, который искромсает любого пришельца, это ко мне, – сказал он. – Но вот эта вся чехарда с кровью… гм, разбудите, когда я вам понадоблюсь.

Услышав про сон, Севастьянов отвлекся от экрана и взглянул на меня поверх очков:

– Эля, вам нужно отдохнуть.

– У меня будет просьба. Не знаю, насколько это сложно…

– Что нужно, Эля? – голос Константина был спокойным и твердым, будто он был готов исполнить любой мой каприз.

– Вы знаете кто такой Василий Верещагин?

Суров напрягся.

– Его нужно привезти?

Он был готов доставить сюда даже Святой Грааль, но какого-то мужчину… гм…

– Он умер, вообще-то, – выдавила я.

– В армии не изучают русских живописцев? – широкая улыбка озарила лицо Воробей, но тотчас померкла, когда Константин метнул в него выразительный взгляд.

– Нужна его картина. Коллекция его работ хранилась в Третьяковской галерее, – и я смутилась сильнее, когда среди всеобщего молчания Крылов снова припал к фляге.

Взгляды присутствующих метнулись к не менее обескураженному Сурову. Он коротко пожал плечами:

– Это тебе зачем?

– Идея для подарка.

– Прости?

Кажется, затих даже медицинский холодильник, дребезжащий в углу.

– Хочу подарить Таю одну из картин этого художника.

Суров, до сего момента сидящий в кресле, поддался вперед, пронзая меня страшно потемневшим взглядом. Ничего не говоря, он поднялся, в пару шагов преодолел расстояния до Крылова, молча выхватил его флягу.