Дочь Хранителя

– Кого?
– ахнули все разом, когда рассказчик умолк, чтобы отпить принесенного пива.

– Сам не видел, - продолжил мужик, - но девки нашенские, те, что в покоях прислуживают, говорили, что чародейка одна, что в ту ночь как раз у тэра герцога на приеме была, как заслышала, что эльф тот сгорел, так чувств лишилась. До сей поры, сказывают, в себя еще не пришла. И целителя вроде как к ней звали, а тот только руками развел и говорит, мол тут не магией, ни микстурами не поможешь... Вот такие дела.

– Что за чародейка?

– Племянницы герцогской вроде как подружка. Сказывают... Сам не знаю, врать про такое не люблю, но другие сказывают, было что-то промеж них. Может и врут... Точно врут, - махнул он рукой, - ежели б что и было, отчего бы тогда он с ней на бал этот не пошел, а в Посольском Доме сидел? А чародеечка, видать, чувствительная оказалась, до смертоубийств не привыкшая. Так сейчас, горемычная, и лежит во дворце. Совсем, говорят, плохая стала. Так что, может, и будут вам похороны...

Дальше Миласа уже слушать не стала. И без старика-истопника знала, и что это за чародейка такая, и отчего сидэ Иоллар с ней на прием не пошел. Выходит не разобралась волшебница, не по уму и по совести обо всем рассудила, а по своему бабскому разумению... И впервые тогда пришло Миласе в голову, что чародейки - они те же женщины. Любят так же, страдают так же. И в наветы выходит, верят. И так ей от этой мысли нехорошо сделалось, потому что выходило, что все из-за нее, из-за слов ее так обернулось.

А потом ей сидэ Иоллар приснился. Нет, не злым духом явился, расплаты требовать, а будто бы зашел просто, как когда-то, стал в дверях, взглянул грустно так прегрустно и головой покачал укоризненно:

– Что же ты наделала, Милли?..

И все. Только от сна этого очнулась она в холодном поту и до самого утра уже глаз не смыкала.

А утром кинулась со всех ног к герцогскому дворцу. Зачем? Кто бы сказал, зачем. В аккурат успела, чтоб увидеть, как карету к парадному крыльцу подогнали, и человек какой-то на руках вынес что-то... Кого-то... Ее, видать и вынес...

– Брат это ее, - страж у ворот устал, наверное, все время молча стоять, и посплетничать был совсем не прочь.
– Из охотников Марега. Ночью только из Тилана вернулся, а тут такое дело - и с сестрой беда, и друг погиб. Этот эльф-то до того как в посольство перебраться у них жил...

Сидэ Иоллар у тэра Эн-Ферро жил, это Миласа знала. А к обеду знала и то, что чародейка эта, действительно, тэра Лайса сестра, и что зовут ее Галла, и она - та самая волшебница, что с сидэ Иолларом на том кладбище была, когда двоих школяров чернокнижники убили. От того и говорили многие, что неспроста она теперь чувств лишилась, а все это порча колдовская, теми самыми злыднями на нее наведенная. Миласа и сама рада была б так думать - чары, мол, это темные, и ни она, ни слова ее те ни при чем...

Только с чего бы сон этот и во вторую ночь привиделся?

– Что же ты наделала, Милли?..

И не оправдаешься. Как теперь перед ним оправдаться? Как объяснить, что не хотела она зла? Ну уж во всяком случае, такого зла не хотела...

– Ой, бабоньки, не приведите боги, опять такое видеть, - причитала сухопарая тетка.
– Встать-то она встала. Только вот жива ли, мертва ли - сразу и не разберешь. И бормочет что-то, и бормочет... Лучше бы он, говорит, на Саатар свой уехал, лучше бы он, как прежде в порт к той девке ходил... Кто ходил? К какой такой девке?..

Выходит и правда поверила. Поверила, прогнала. Аж на самый Саатар прогнала.

– А дом их где?

– Так они не в поселке, чуть подальше живут, особнячком. По дороге пройдешь за сады, или по берегу. Только ты, дочка, не спеши. Я оттуда только, белье в стирку забрала, так тэр Эн-Ферро в город за продуктами поехал, а в доме она одна и осталась. А с ней сейчас говорить...

Только Миласе с ней говорить и нужно было. Страшно было безумно, мурашки ледяные по спине пробегали, как только представляла себе, что чародейка с ней сотворить может, когда она ей все скажет. Только сказать-то надо. Отчего, почему - сама не знала. Надо и все.

На крыльцо как на плаху взбиралась - четыре ступеньки всего, а кажется, целый час по ним поднималась.

Видно, тетка из Рыбацкого ошиблась, был еще в доме кто-то, так как двери ей открыла какая-то женщина. Может сиделкой к болящей ее взяли, может тэр Эн-Ферро попросил кого из поселянок за сестрой приглядеть - она ведь не в себе сейчас, мало ли чего натворить сможет.

– Здравствуйте, тэсс, мне бы нужно...

– Что тебе может быть здесь нужно?
– спросила открывшая устало, и у Миласы сердце в пятки ушло.

Неужто такое с людьми беда делает? Теперь только поняла, кто ей навстречу вышел. А ведь какая красавица была! Не то что теперь: подурнела, осунулась, даже постарела как будто. На лице одни глаза и остались - огромные-преогромные и пустые, как колодец пересохший.

– Тэсс Галла, - страшно было, оттого и затараторила без остановки, - вы простите меня. Я же не хотела, чтоб так... Я ж не думала... Я ведь только... и жизнь такая опостылела, а он... Вот я, дура, и решила... А он мне теперь каждую ночь снится...

– Снится?
– усмехнулась волшебница горько.
– И мне снится. Так чего же ты хочешь? Может, посидим, как подружки, поболтаем, снами своими девичьими поделимся...

И умолкла внезапно, а глазища ее огромные словно вспыхнули, когда они взглядами встретились, и ощущение у Миласы стало такое, будто чародейка ей в самую душу посмотрела.

И видать-таки посмотрела, потому как вскрикнула вдруг, рот поспешно ладошкой зажала, а по щекам слезы двумя ручьями хлынули. А когда смогла она руку от лица отнять, то одно только и выговорила:

– Что же ты наделала, Милли? Что мы обе с тобой наделали?..

__________

В такие совпадения Лайс не верил: сначала, на самом подъезде к поселку заметил бредущую по обочине девицу с отрешенным взглядом красных зареванных глаз, потом застал и Галлу в слезах.

– Что она здесь делала? Что опять тебе наговорила?

Убить бы эту потаскуху - одни беды из-за нее!

– Ничего. Ничего плохого...

– Да? Одно только хорошее, и из-за этого хорошего ты снова рыдаешь!