Дочь палача и черный монах

– Женская обитель Аугсбурга… – шептал он. – Я заплачу сколько угодно денег толстой Агнесс, чтобы она тебя отпустила. Мы… уедем далеко-далеко. В Рим… в западную Индию… Твое тело не должно принадлежать кому-то еще… Только мне!

Он с хриплым выкриком бросился на Магдалену. Та же столь зачарованно вслушивалась в его слова, что его нападение застало ее врасплох. Монах, словно факир, пронесся по воздуху и повалил ее на пол. Его тонкие цепкие пальцы, казалось, были сразу повсюду, забирались между бедрами, лезли в корсаж, он прижимал ее к плитам, и рот его искал ее губы. Магдалена кричала и дергала головой из стороны в сторону, вонь гнилого мяса едва не лишила ее сознания. Она отчетливо видела перед собой гноящиеся раны, которые покрывали грудь Якобуса до самого подбородка. Его тело прижималось к ней влажным зловонным пятном.

– Магдалена… – хрипел он. – Грех… мы… могли бы…

Внезапно его тело дернулось, монаха неистово затрясло, словно в него одновременно вселилась сотня демонов. Закончилось все так же неожиданно, как и началось, и Якобус мокрым мешком улегся на Магдалене, раскинув руки в разные стороны.

Наступила едва ли не гробовая тишина. Под сводами раздавался лишь собственный хрип Магдалены.

Она помедлила несколько мгновений, затем с отвращением спихнула с себя вялое тело монаха. Якобус перекатился в сторону и остался лежать на спине. Пустые глаза его уставились в потолок, и на губах застыла блаженная улыбка. Снизу по рясе растекалось мокрое пятно.

– Сволочь! Скотина! Ублюдок!

Магдалена, как одержимая, колотила монаха. Из носа и рта у него потекла светлая кровь. Внезапно Магдалена осознала, что Якобус, скорее всего, мертв.

Она начала судорожно рыться в его рясе в поисках ключа. Затем ринулась к двери и выскочила наружу. Перед ней открылся темный коридор. Магдалена бросилась бежать без оглядки и не разбирая дороги, лишь бы подальше от этого человека.

Брат Якобус в подземной часовне с застывшей улыбкой уставился в потолок, на котором под небесную музыку для него одного танцевали толстые обнаженные ангелы.

Превозмогая головную боль, палач кратчайшим путем мчался в Роттенбух. Он избегал главной дороги: слишком велика была опасность встретить людей, которые после сегодняшней казни не слишком ему обрадуются. Куизль понимал, что напрочь испортил праздник им всем. Другого палача и за более ничтожный проступок повесили бы на ближайшем дереве.

Пока Якоб шел, его не покидали мысли о Шеллере и четверых бандитах, которых он повесил. Палача не мучили угрызения совести. Это была его работа, и он делал ее быстро и по возможности безболезненно. Он понимал, что все пятеро и сами убивали – вероятно, более зверским образом, чем Куизль. Теперь все они пребывали в лучшем мире, и палач позаботился о том, чтобы они не страдали больше, чем требовалось. Однако колесование всегда противоречило его взглядам, и потому он чертовски рад был, что смог расстроить планы Лехнера и городских советников.

Якоб надвинул на лицо шляпу от ветра и холода, закутался в рваный плащ и шагал по узкой тропинке сквозь заснеженный лес. Шагал так уверенно, словно хищник преследовал свою добычу. В Шонгау палач выяснил, что Симон и его спутница вчера в полдень выехали в сторону Роттенбуха. То, что они до сих пор не вернулись, еще ничего не значило. И все же Куизля что-то тревожило.

Его беспокойство возросло, когда он добрался до монастыря Роттенбуха. Он сразу же понял, что что-то не так. Дверь в церковь была заперта на массивный засов, и ее стерегли два свирепых на вид стражника с алебардами. На площади стояли и шептались небольшими группами монахи и рабочие. Только тогда палач заметил, что никто не работал. Подмостки пустовали, и ни один из мужчин не держал в руках ни ведра с раствором, ни мастерка. Проходя мимо оживленно жестикулировавших августинцев, Куизль прислушался к их разговору.

– Это сам сатана, говорю вам…

– Нет же, это были протестанты; война возобновится, и они разграбят наши последние святыни…

– Дьявол или протестанты, все одно! В любом случае Судного дня ждать уже недолго…

Куизль остановился на мгновение. Он предположил, что Симон и Бенедикта остановились в каком-нибудь постоялом дворе Роттенбуха. Быть может, там ему подскажут, где они теперь.

В первой же гостинице, сразу за воротами монастыря, ему повезло. После продолжительного стука дверь открыл потный хозяин с бычьей шеей и пузом больше, чем пивная бочка. Когда Куизль описал ему лекаря и его спутницу, толстяк сузил глаза.

– Мелкий такой щеголь и благородная рыжуха, так? И чего они тебе понадобились?

Куизль стал осторожнее – корчмарь, похоже, о чем-то недоговаривал.

– Ищу их, знаешь ли. Ну так что, были они у тебя?

Хозяин помялся, а потом вдруг ухмыльнулся.

– Я тебя знаю. Ты палач из Шонгау! Не думал, что за двух осквернителей возьмутся так скоро. Ну да, по всей округе о них только и судачат… – Он оглядел Куизля. – А где твой меч, веревки, щипцы, а? Этих двоих в Роттенбухе сожгут или у вас, в Шонгау?

Куизль понял, что Симон влип даже хуже, чем опасался палач. Он решил подыграть корчмарю.

– Признайся, они ускользнули от тебя, – прорычал он. – Ты ведь не помог им улизнуть?

Корчмарь стал белее снега.

– Никому я не помогал! Они еще ночью уехали. Господь не даст соврать, все было так, как я уже рассказал достопочтенному отцу! Они на санях укатили в Штайнгаден. С ними и настоятель был!

– Настоятель?

Корчмарь усердно закивал.

– Августин Боненмайр собственной персоной. Я видел, как его преподобие и эти двое спускались по лестнице. Ха! – Он снова ухмыльнулся, так что показались черные пеньки зубов. – Видимо, повез их к палачу Штайнгадена, а ты так и будешь носиться со своими веревками! Неплохую денежку упустил ты. – Он принялся загибать короткие, толстые пальцы. – Щипцы, потом дыба, дальше их, наверное, повесят, колесуют и только затем сожгут. Или, может, сварят в масле? В общем и целом ты…

Но палач его уже не слышал. Он шагал по дороге на Штайнгаден.

От сарая напротив гостиницы отделились две тени и двинулись вслед за Куизлем. Эти люди в униформе ландскнехтов были обеспокоены. Более того, впервые за долгое время они начинали понемногу паниковать. Лекарь и рыжеволосая женщина каким-то образом от них ускользнули, они потеряли одного своего в драке с этим проклятым монахом, и вся их маскировка пошла теперь псу под хвост! Похоже, надежда теперь оставалась только на этого огромного, неповоротливого палача.

Надвинув на лица широкополые шляпы, они смешались с причитавшими до сих пор августинцами и рабочими и последовали за палачом, который шагал по запруженной санями и повозками дороге в сторону леса.

Быть может, и он доведет их до цели.

Августин Боненмайр закрыл дверь и жестом велел Симону сесть. Лекарь безвольно плюхнулся на скамью. Он был настолько шокирован, что на некоторое время потерял дар речи и расширенными от ужаса глазами разглядывал черного монаха. Тот прислонился к двери и поигрывал кинжалом. Губы Натанаэля скривились в тонкой улыбке, и золотой крест на цепи, словно маятник, раскачивался из стороны в сторону.

Настоятель опустился напротив Симона и Бенедикты, молитвенно сложил руки и поджал губы. В очках и с седыми волосами он походил на сочувствующего учителя, который как раз собирался задать ученикам головомойку, хотя и сам был от нее не в восторге.

– Мне очень жаль, что все так получилось, – начал он. – Но, очевидно, сам Господь избрал вас для этой роли.

Настоятель снял очки и снова принялся протирать стекла. При этом он избегал смотреть в глаза Симону или Бенедикте.