Дочь поэта

– Алексей, – кратко представился он, но не только не забрал у меня вино, но даже не помог снять куртку. Я неловко выбралась из нее сама, передав бутылку Алекс. А тут уж подоспел и сам хозяин дома в потешном фартуке с вышитым огромным лобстером, похлопал по плечу, клюнул, коснувшись своей по-старчески мягкой щекой (я на секунду прикрыла глаза), поцелуем, легонько ткнул в спину.

– Садитесь уже, да садитесь!

Белые цветы в вазе оказались черемухой. Скатерть – льняной в нежной мережке. Посуда – тоже белоснежной. Так в моем доме могли бы накрыть стол исключительно к большому празднику. Впрочем, сегодня для меня и был большой праздник. Только никто об этом не подозревал.

– Знакомьтесь, – гудел тем временем Двинский. – Моя младшая дочь, Саша. Старшая – Анна.

Аня, в отличие от Алекс, мне ласково улыбнулась.

– Приятно познакомиться.

Я улыбнулась в ответ. Напротив висело круглое, как линза, старинное зеркало, отражавшее мою, столь схожую с лицом хозяина дома, густобровую физиономию. Я была испугана – мне казалось, еще секунда – и все уставятся на меня в ошеломлении. Всё поймут и выгонят обратно, в прежнюю жизнь. Но никто не ахнул, не побледнел, не переглянулся недоверчиво с соседом. Вместо этого Анна пододвинула ко мне салат – «Попробуйте, легкий, с лососем». Алексей налил белого вина. Алекс положила рядом с тарелкой льняную салфетку.

Валя чуть порозовела:

– Ой! Это я забыла, когда накрывала на стол.

Алекс недобро сверкнула на мачеху подведенными русалочьими глазами.

Двинский же снисходительно похлопал жену по плечу.

– Вы, Ника, ее простите. Там, откуда приехала моя девочка, рот вытирают рукавом, – ухнул привычным смехом. – Так, кстати, даже аппетитнее.

Он налил себе вина, пригубил. Одобрительно кивнул, поцокал языком:

– Отлично, отлично. И с цветом угадали – под рыбку.

Вино было холодным, я пила его как воду, большими глотками. Мне требовался серьезный процент алкоголя в крови. Алекс тоже отпила одним махом половину. И тут же, взглянув почему-то на сестру и зятя, раздраженно отставила бокал. Не понравилось? Я продолжала ревниво отслеживать реакцию на свой подарок. Анна вино только пригубила, а молодой супруге Двинского и вовсе не налили.

– Ну что ж, за официальное знакомство! Мы с Никой впервые выпиваем вместе и, дай бог, еще много, много раз повторим!

Алекс хмыкнула:

– Да уж. В нашей семье принято избегать повторов только в творчестве.

– Не скажи. – Двинский с явным удовольствием намазал свежайший хлеб маслом, незаметно положил мне кусочек на тарелку. Я вспыхнула от удовольствия. – Хорошие поэты пытаются сделать себе и судьбу «не как у всех». Биографию с большой буквы Б.

– Ну у тебя-то так не вышло. – Алекс лениво подцепила кусочек рыбы из салата. – Разводы, женитьба на молоденькой – это разве не клише?

Я испуганно взглянула на молодую жену. Будто не замечая подколок, она теперь жадно, даже как-то неопрятно ела.

Двинский театрально вздохнул, склонился ко мне с заговорщицким видом.

– Обжора, пьяница, бабник! Вот как меня воспринимают собственные дети! Слава богу, пришел человек, увидевший во мне поэта.

– Папе нравится играть в недолюбленного гения, – повернулась ко мне Анна. – Вы не обращайте внимания. Еще салата?

– Да уж, Ника, нет пророка не то что в своем Отечестве! В собственном доме, понимаете, играю третьесортную роль!

– Вы присутствуете при центральной оперной партии – забытый собственной семьей старик. Буквально Король Лир. – Анна мягко улыбнулась, похлопав по руке отца.

– Эх, как отвратительна старость. – Двинский шмыгнул носом и вновь, разливая вино, обошел бокал юной супруги.

– Ничего, – хмыкнула Алекс. – К поэту не прилипнет – очистительный эффект искусства.

Я попыталась улыбнуться.

– Хватит смущать гостью. – Анна начала убирать тарелки. – У нас, Ника, такая пикировка каждый день.

– А еду вам, прорвы неблагодарные, кто готовит? Папочка!

И он, подмигнув мне, отодвинул стул, подошел к плите, где на маленьком огне что-то тушилось с начала ужина, и, напевая нечто оперное, влил туда сливок; еще поколдовал со специями – я завороженно следила за его руками: вынул большими щипцами пасту, па-па-пам, бросил ее почти небрежно в соус, припорошил пармезаном, опылил свежим перцем, обжегшись о сковородку, ойкнул, схватившись за мясистое ухо: «Твоя ж Евтерпа!» И вот наконец торжественно водрузил блюдо посреди стола:

– Быстро, крошки мои, налетаем!

И все, как птенцы, и правда потянулись за своей порцией окутанных густым томатно-сливочным соусом спагетти, от которых исходил явственный запах счастья, в ореоле чеснока, базилика, вяленых сицилийских помидоров… И на веранде стало вдруг по-тропически тепло, запотели, отдаляя промозглые сумерки, стекла.

О, как они мне нравились в тот вечер, как я смеялась вместе со всеми, как внезапно оказалась пустой уже третья бутылка вина. Как я почувствовала себя вдруг не зрителем, но полноценным участником этого семейного спектакля. Будто наблюдала за инвариантом своей судьбы, будто всю жизнь нежилась в этой теплой ванне из любви и ласковых подколок. Где-то там, за пределами сцены, остались бедные, политые яйцом макароны моего детства, безвоздушное пространство пришедшей в запустение квартиры. Я оставила его без боя. Двинский весь ужин сидел рядом, без конца подкладывал еды, подливал вина, пока Анна со смехом не остановила его:

– Папа, да хватит же, ты ее уморишь с непривычки!

– Нечего из меня делать какого-то Гаргантюа! – Он мельком поглаживал меня по плечу, накрывал мою руку своей лапищей.

И мне казалось, что очки мои, взятые больше для конспирации, придали мне особенную зоркость. Я видела, какое у мужа Ани хорошее лицо, и как они подходят друг другу. Да и с ней самой, это же ясно, мне будет просто найти общий язык: она так похожа на отца теплом, тактильностью, расположенностью к собеседнику. И Алекс – с ее смертельной элегантностью и иронией: о, как бы я хотела иметь такую сестру! Она научила бы меня одеваться. Конечно, у меня никогда не получилось бы носить одежду как она – для этого нужны такие же бесконечные ноги и эта изысканная маленькая грудь…

– …да и в шмотки ушла, чтобы скрыть недостатки фигуры! – Я резко вынырнула из своей благостной эйфории. О ком это он? Неужели об Алекс? Испуганно взглянула в ее сторону: Алекс втянула в себя последнюю спагеттину и не спеша промокнула рот салфеткой.

– …Сказал человек, который в юности спал с портнихами и продавщицами комиссионок – только бы удержаться в имидже денди…

– Но и это еще не все. – Двинский повернулся ко мне, будто не услышав реплику дочери. – Старшая дочь, золотая медалистка, решила меня добить, уйдя – куда бы вы думали? В педагоги. Как говорится: нет пути-дороги – иди в педагоги.

– Прекрасная профессия, – осторожно начала я, жалея, что упустила начало беседы.

– Которую я, к сожалению, так и не освоила… – Анна сомкнула котиковые брови.

– Именно, – перебил он. – Ведь папа расстарался и перевел дочку на журналистику.

За столом на пару секунд повисла тишина. Анна потянулась в мою сторону, чтобы забрать грязную тарелку, и усмехнулась, став вдруг очень похожей на сестру.

– Пытался, видно, приблизить к себе. Ведь что есть журналистика, как не низкая проза? В некотором роде тоже литература. А вы, Ника?..