Дочь поэта

– Ну он и в последние годы вполне умел нравиться. – Я обиделась. Получается, Нине досталась лучшая версия, а мне – объедки с праздничного стола.

– Ерунда. – Нина будто очнулась, раздавила остаток сигаретки. – Клейкая бумага для наивных мушек. Использование наработанных техник, не более того. Да и для того, чтобы обаять, нужен выброс энергии в сторону жертвы. А энергию свою он истово берег. Не случись той ванны, до ста лет бы прожил, холил бы себя, любимого. Лелеял. Тщательно отслеживал бы процессы в дряхлеющем теле: все это движение лимфы, желудочного сока, дефекацию. – Нина зло оскалилась, на секунду замолчала, задумавшись о своем. – Несите, Ника, письма, а то я что-то заболталась.

Я поднялась по скрипящим ступеням наверх, вспоминая сполохи нежности и тепла, исходившие от покойного хозяина дома. Нина права. Невозможно сопротивляться. Невозможно, да и не хочется.

А спустившись со связкой писем, обнаружила внизу покуривающую рядом с гостьей Алекс. Весьма контрастная парочка – тонкий в черном, толстый – в вызывающе-розовом. Я без слов передала письма Нине, та также молча сунула их в сумочку. Поднялась, надела шляпу.

– Ну что ж. Спасибо за чай. Не проводите, Ника?

Я на секунду замерла: что-то явно произошло за те минуты, пока я искала письма в чердачной пыли. Кивнула: почему бы и не проводить?

Чувствуя затылком взгляд Алекс, мы двинулись гуськом по садовой дорожке. Уже за калиткой Нина обернулась.

– Знаете, Ника… Между нами: я, скорее, поверю в мистику с крючком на ванной комнате. – Она хихикнула. – Пришла к нему разгневанная Муза и задушила. Чем в эту белиберду с убийством.

Нина надела темные очки, будто отгородившись ими от дома Двинского и всех его обитателей.

– А вообще, зря вы согласились. Ничем хорошим это не закончится.

Я пожала плечами.

– Так ведь уже закончилось.

– Я есмь начало и конец, – усмехнулась она. – Ну, тогда счастливо оставаться.

Я проводила ее взглядом. Первая жена уходила от меня в яркой победительной шляпе, почти танцуя, унося в сумочке воспоминания юности. Я закрыла калитку, медленно прошла обратно к дому.

На крыльце, скрестив руки на груди, стояла Алекс. Лицо ее было сурово.

– Мы согласились на ваше присутствие, Ника, – сказала она. – Но этой женщины здесь больше быть не должно.

Я осторожно кивнула.

– Конечно.

Молча обогнула ее и прошла в кабинет. Любопытно: почему Нину здесь так не любят? Возможно, подспудно чувствуют, что у этой женщины есть мотив. Насколько холодной можно сервировать месть? Разложившейся? В плесени? Прикрытой розовой соломкой? Подобно Сильвио, дотерпевшего до момента, когда граф оценит жизнь и убоится смерти, могла ли Нина так долго ждать? Пушкинский герой терпел шесть лет. Но Пушкину на момент написания повестей был всего-то тридцать один год. По нынешним временам – юноша. Для такого и шесть лет – большой срок. Нине за семьдесят, и ее отношения со временем несколько иные. Выжидательные. Муза, ворвавшаяся в ванную к старому поэту. Я хмыкнула: в конце концов, она и была его Музой. Только он променял ее на другую. Музы, как жены, бывают ли бывшими?

Глава 8 Литсекретарь. Лето

О приезде матери я догадалась по запаху. Американские духи – много оптимизма с сахаром. Несокрушимые, как американская демократия, они перебивали даже вечные ароматы кошачьей мочи, витающие на лестнице. Мать спрыгнула с замызганного подоконника между этажами, каким-то родным, посконно бабьим жестом огладила юбку. Распахнула материнские объятия. Я едва успела затормозить. Я и мои пакеты из «Пятерочки».

– Никочка, – опустила она так и не понадобившиеся руки. – Что же ты мне ничего не сказала?

Пока я выкладывала на стол содержимое пакетов – пельмени, сметана, рулет с маком (основное блюдо плюс десерт), мать честно выпытывала детали последних месяцев. Я говорила спокойно, сама удивляясь со стороны, как взвешенно, по-взрослому звучит голос. Но, обернувшись на мать, с удивлением обнаружила, что та беззвучно плачет. На мой немой вопрос она лишь жалко пожала плечами. Что, мама, тяжело терять человека, который беззаветно любил тебя всю жизнь? Другого такого ни у меня, ни у тебя не будет.

Я выложила на тарелки готовые пельмени – себе и ей. Шмякнула себе сметаны, подумала – и добавила еще щедрый срез сливочного масла (смотри и осуждай, мама), густо посыпала перцем. В ожидании тирады о здоровой пище закинула в рот обжигающий пельмень.

И услышала:

– Твой отец был прекрасным человеком.

Смерть хороша хотя бы тем, что добавляет некоторым такта.

– Верно, – я повернулась к ней, неопрятно жуя. – Вот только он не был моим отцом.

– Что ты такое говоришь?! – удивление в ее голосе было почти естественным.

Я усмехнулась, выжидательно подняв бровь. Серьезно? Мы будем продолжать играть в эти игры? Она отвернулась к темному окну. Я – обратно к своему недиетическому блюду. Торопиться было некуда. Я уже знала правду. Конечно, лучше совершать подобные открытия в беседе с родней, а не с лечащим врачом, который объясняет тебе, что сданная тобой в донорских целях кровь – увы и ах! – твоему отцу не подойдет, потому что – вот умора! – он не твой отец. Не та группа. В тот день у меня не хватило пороху доискиваться правды. Выяснения отношений с умирающим – то еще удовольствие. А назавтра он превратился из умирающего в мертвого. И спрашивать стало незачем и некого. Но вот я увидела мать – и злость привычно сменила собой апатию. С тобой, мама, я, пожалуй, отношения выясню.

– Раньше я думала, – я положила тарелку в жирных подтеках в раковину, – что ты уехала, бросив своего единственного ребенка на отца. Но выходит, ты поступила еще лучше? Бросила дочь на человека, который и отцом-то ей не являлся.

Я повернулась к матери. Она сидела, вытянувшись, над нетронутыми пельменями. Глаза ее были уже сухими. Пальцы в розовом маникюре потянулись к сумочке, нащупали сигареты. Ого! А как же здоровый образ жизни? Я молча открыла форточку. Чувствуй себя как дома, мама, но не забывайся – свой дом ты уже предала.

– Не смей говорить, что он не был тебе отцом! – Она затянулась, губы сморщились в куриную гузку, кожа облепила скулы – и стало заметно, что передо мной уже совсем не молодая женщина. – Он был тебе больше отцом, чем…

– Чем твой любовник?

– Чем любой… – она неопределенно качнула сигаретой в сторону окна.

– Он знал? – Я замерла. Это был единственный вопрос, который меня волновал.

Она вздохнула:

– Конечно знал. Ты же как две капли воды… И потом – мы до этого много лет пытались. Тогда возможности были не такие, как сейчас.