Дочь
Шрифт:
Наконец неподалеку от Зутфена обнаружилась та, в которой некий господин Эдельштайн преподавал историю. Только вчера и сегодня его не было в школе. Телефона мне не дали, но после долгих уговоров удалось получить адрес.
Папа никогда и никому не давал свою машину. Даже мне.
— Она ушла! Пап, послушай, что она мне написала!
Папа, конечно, удивился, но отреагировал спокойнее, чем я ожидал. Кажется, ему показалось, что мне трудно говорить о случившемся, и он повел себя так, словно его это не
— Пап, для меня это так же неожиданно, как для тебя! — кричал я сердито. — Она собиралась сегодня праздновать со мной шабат, мы должны были на следующей неделе ехать в Париж!
— Она всегда была немного странной.
— Что ты имеешь в виду, черт возьми?
— Ну… эти истории, и бесконечные расспросы, и эта… несколько истеричная… одержимость войной…
— Ты хоть сейчас не мог бы подумать о ком-то, кроме себя? Она, черт побери, разговаривала об этом с тобой — для тебя!
— О, — он помолчал, — но она всегда вела себя несколько импульсивно… беспокойно.
— Она ушла! Я должен узнать куда и почему!
— Тебе это действительно нужно?
— Господи, папа, она моя подруга! Единственный человек в мире, кому я доверял, и она меня, черт бы ее побрал, бросила! — Конечно, папе это тоже казалось ужасным, и он хотел меня ободрить. Но в результате только разозлил. — Ты что, не понимаешь? Она ушла, и я знаю: случилось что-то ужасное. Я в этом уверен! — орал я.
— Никогда нельзя знать наверняка, Макс. Особенно в твоем возрасте… Мне она тоже очень нравилась, но она так молода. Ты уверен, что у нее нет кого-то еще? Такое, знаешь ли, случается.
— Откуда мне знать? Она всегда была рядом со мной. Навязалась на мою голову.
— Макс, может статься, в ваших отношениях что-то умерло? И она ушла, потому что не могла этого вынести?
— Ты думаешь, со мной случилось что-то обычное! Рациональное! Вовсе нет. Я чувствую. Знаю. Я тебя не понимаю. Ты всегда так… так… Господи. Дай мне маму.
Он позвал маму.
— Боже, Максик. — Она помолчала, подбирая подходящие слова. — Я и сама не могу поверить, малыш. Вот ужас-то. Конечно, тебе надо туда поехать, найти ее родителей, попробовать что-то узнать.
Она замолкла, и вдруг я услышал, как она обратилась к папе:
— Сим, черт возьми! Дай мальчику машину, есть вещи поважнее, чем поцарапанная дверь или помятый бампер!
— Я другого боюсь, и ты это хорошо знаешь, Тин. — Голос его звучал уже не так спокойно, как раньше.
— Дай ему машину, Сим, возьми и дай. Ты дашь нашу машину моему сыну!
— Нашему сыну.
— Да, нашему сыну, нашу машину.
Мама в роли психотерапевта? Что это с ней случилось?
Я молча ждал результата. Казалось, в папиной голове идет сражение. Кулачный бой.
Наконец послышался глубокий вздох, означавший принятие нелегкого решения.
Я услышал, как мама передала ему трубку.
— Ладно, — сказал он. — Можешь
приехать прямо сейчас.Я бы никогда не признался папе, что мне, впервые в жизни, было страшно вести автомобиль. Лучше бы мне совсем не ехать.
Папин «сааб» был комфортабелен, солиден, в салоне пахло дорогим автомобилем, но во тьме, на скоростном шоссе, я чувствовал себя неуверенно в этой тяжелой, взрослой машине. Было что-то нереальное в том, как я мчался по дороге в сырой, холодный вечер, среди множества спешащих по своим делам машин. Я был словно во сне. Временами поездка казалась мне приключением, почти праздником, но сразу вспоминалась ее истинная причина, и внутри все начинало дрожать от возбуждения.
Как только появились указатели съезда на Форден, я почувствовал присутствие Сабины. Услышал ее дыхание, ее голос: он стал другим, холодным, и в нем не было больше ни насмешки над собой, ни неуверенности реальной Сабины. А может быть, она вообще замолчала?
Машина въехала в лес, стало темнее. Я заволновался и вытащил карту, чтобы следить за дорогой. Теперь казалось, что Сабина уходит от меня тем дальше, чем ближе я подъезжаю к дому ее родителей.
Эта длинная лесная дорога была плохо освещена, словно специально, чтобы отпугивать незнакомцев, непрошеных гостей вроде меня.
Серый, запущенный дом постройки шестидесятых годов с маленькой клумбой в палисаднике находился на краю Фордена. Свет горел, шторы были приоткрыты, но никого не было видно.
Я долго стоял перед дверью. И не решался позвонить. Нигде и никогда я не чувствовал себя таким нежеланным. Сквозь щель в шторах я видел большой книжный шкаф, лампу на столе, покрытом желтой скатертью, часы над камином — три штуки. И мерцающий свет — по-видимому, там работал телевизор. Я не мог поверить, что здесь прячется Сабина.
Мимо, по тихой, сырой улице, шел человек. С мокрых деревьев монотонно, успокаивающе сыпались капли. Человек нес в руках здоровенный топор, словно собрался всех поубивать. «Самое время, как раз сегодня», — пронеслось у меня в голове.
— Добрый вечер, — сказал он и поднял свой топор, как бы в знак приветствия.
— Добрый, — пробормотал я, сердце мое испуганно застучало. Я старался вести себя так, чтобы он решил, будто я только что пришел и собираюсь звонить.
Человек смотрел на меня недоверчиво. Враждебный взгляд жег мне спину, когда я повернулся к двери.
Я услышал его удаляющиеся шаги и позвонил.
— Да?
Дружелюбный, тоненький голосок. Можно ли назвать голос интеллигентным?
Дверь чуть приоткрылась, и я увидел ее. Умные глаза, темные с проседью, убранные в высокую прическу волосы, из-за которых она казалась сошедшей со старинной картины. В наше время пожилые дамы стригутся коротко. И совсем не похожа на Сабину, унаследовавшую от матери лишь цвет волос и нежность кожи.