Дочери Ганга

Арун думал о том, как тонка грань между жизнью и смертью, счастьем и горем, любовью и потерей любимой. К нему пришло осознание, что он побежден. Когда любовь превращается в муку, в когтистую лапу, терзающую сердце, – это конец. Флора все-таки добилась своего: растоптала его душу, отняла у него самое дорогое.

Однажды в его притупленном жарой сознании возник какой-то посторонний звук. Иногда Арун слышал леденящие чудовищные крики, издаваемые преступниками, которых вели на казнь, но они доносились издалека, а это был близкий стук, тихий и осторожный.

Нехотя поднявшись с пола, он подошел к стене. Звук доносился именно оттуда. Арун постучал в ответ, и тут же услышал негромкий голос:

– Кто ты?

В соседней камере сидел индиец. По каким-то признакам молодой человек догадался, что тот находится тут уже давно, гораздо дольше, чем он сам.

– Меня зовут Арун.

Он не знал, что бы еще мог или хотел сообщить о себе.

– Приговор знаешь?

– Нет.

– За что тебя сюда?

– Хотел убить… – Арун помедлил, подбирая нужное слово, – своего врага.

– Помешали?

– Не хватило духу, – признался Арун и спросил: – А ты кто?

– Раджпут [96] .

Это означало, что собеседник Аруна брошен в тюрьму, скорее всего, по политическим причинам.

– Давно ты здесь?

– Три месяца.

– Как тебя зовут?

– Допустим, Санджит [97] .

Судя по голосу и речи, собеседник был человеком довольно молодым, грамотным и сдержанным. Сам того не желая, Арун почувствовал к нему расположение. Ему стало легче, оттого что он был не один.

96

Раджпуты – высшая каста воинов в Северной, Западной и Центральной Индии. Термин появился в раннем средневековье и означал сначала «сын раджи».

97

Неукротимый.

– А почему ты не постучал сразу? Я здесь тоже почти месяц.

– Из осторожности. Я тебя не знал.

– А теперь знаешь?

– Я достаточно разбираюсь в людях, чтобы понять, что они из себя представляют. Я слышал, как с тобой обращались надзиратели и что ты им говорил.

С неделю они общались через стену. Как ни странно, Арун рассказал о себе гораздо больше, чем его собеседник, и эти переговоры подействовали на него намного благотворнее, чем он ожидал. Разговаривая с Санджитом, он не так сильно ощущал бремя бесплодного и бессмысленного пребывания в этих стенах. Это общение помогало отвлекаться и от гнева, который было опасно выражать, и от безысходной сердечной тоски.

Санджит отнесся к истории Аруна с сочувствием, хотя было ясно, что его куда больше занимают совсем другие проблемы.

– Что бы ты стал делать, очутившись на свободе? – как-то спросил он.

– Не знаю. Отныне я не вижу для себя никакого пути.

– Как ты относишься к англичанам? – продолжал расспрашивать Санджит.

– Я не из тех, кто когда-либо интересовался политикой, – ответил Арун. – Полагаю, далеко не все англичане – убийцы и воры. Я близко знал одного из них – его звали Бернем-сахиб, – и он был очень хорошим человеком. Он считал, что образованные индийцы составят новую элиту.

– Индийцы с мозгами, начиненными тем, что туда решили вложить белые. «Удобные» индийцы, – усмехнулся Санджит и добавил: – Прежде элиту составляли раджи. А потом англичане одним росчерком пера отменили то, что создавалось и охранялось веками. Конечно, иные раджи, особенно пожилые, рады английским пенсиям и думают только о том, как бы спокойно дожить свои дни, но другие мечтают о мести за попрание своих прав! Клянусь, война не закончена. Если б я смог убежать отсюда, а потом добыть достаточно денег для вооружения армии, тогда…

Он резко замолчал, и Арун почувствовал, что собеседник, сам того не желая, сказал слишком много.

– Разве отсюда можно сбежать?

Ответа не последовало, и тогда Арун спросил:

– Кому ты служил?

– Главе одного из раджпутских кланов, Дамару Бхайни.

– А где он сейчас?

– Не знаю. Может, убит. Но я мечтаю отомстить за него. У него отняли все: и власть, и землю, и честь.

Подобная преданность удивляла Аруна. Он никогда не мыслил так, как его невидимый собеседник. Раджи с их проблемами были так же далеки от него, как их великолепные дворцы, пышные сады, золотая и серебряная посуда и боевые слоны.

Этой ночью Арун не спал, но не из-за духоты или жары. В его голове созрел безумный план, дерзкий и отчасти жестокий. Утром он заявил соседу:

– Если ты соберешься бежать, возьми меня с собой.

– Зачем мне Кришна, сладкоголосый соблазнитель пастушек? – жестко произнес Санджит. – Какой от него прок? Я привык иметь дело с воинами.

– Я больше не желаю быть Кришной. Моя Радха умерла, а больше мне никто не нужен. Поверь, от меня может быть польза. Ты говорил о деньгах, так вот: я знаю, как достать много денег.

– И как?

– Я расскажу об этом, если мы выйдем из этих стен, – твердо произнес Арун.

– Тебе кажется, что я замышляю побег?

– Не знаю. У меня есть некое предчувствие.

Через несколько дней Санджит сказал:

– До меня дошли сведения, что нас наконец выведут на прогулку. Надеюсь, мы узнаем друг друга. Если получится, я тебе кое-что передам. Но если за нами будут следить, придется подождать.

– Меня нетрудно узнать. На моем лице шрам.

– У тебя? Ты же Кришна.

– Я говорил тебе, что это осталось в прошлом.

Аруна вывели первым. Несколько мгновений он неподвижно стоял, глядя в перевернутую синюю чашу неба. Призрачное ощущение свободы вернуло ему часть утраченных надежд. Его дыхание сливалось с ветром, а свежий воздух (после вони и духоты камеры он казался поразительно чистым!) омывал его лицо.

Большинство заключенных мирно грелись на солнышке. Иные были в наручниках или ножных кандалах. Арун гадал, где Санджит и доведется ли им увидеться?

Тюремный двор постепенно заполнялся. Надзиратели с дубинками в руках выводили все новых и новых заключенных.

Один из них выразительно посмотрел на Аруна, и тот сразу догадался, что это Санджит. Он был высок и строен, имел красивое мужественное лицо и обладал повадками воина. Каждый мускул его тренированного гибкого тела казался напряженным, как у леопарда перед прыжком, а взор притягивал удивительной внутренней силой. За такими людьми идут, им подчиняются, а главное – их обещаниям верят.