Доизвинялся

Сегодня мы пошли в новое местечко под названием «Камера высоко подвешенных туш» возле Смитфилдского мясного рынка. В меню – основательные порции отличного мяса безо всяких генетических модифицикаций и приготовленного по классическим рецептам. Декоршик рубщиков мороженых туш: голые кирпичные стены, посыпанные песком полы, элегантные голые лампочки – в Лондоне начала Двадцать первого века подобный сдержанный минимализм обходится в сто тридцать фунтов на двоих. В качестве ваз здесь стояли на столах выскобленные от мозга и закупоренные с одного конца говяжьи кости с одним красным тюльпаном. Хлеб подавали в краниальной впадине перевернутого вверх ногами бараньего черепа, который покачивался взад-вперед на хребтообразном выступе. «Камера высоко подвешенных туш» своего подхода не стеснялась.

Когда мы сделали заказ, Люк сказал:

– Мне звонила Линн.

Свирепо выпятив нижнюю губу, я произнес, по-гангстерски растягивая гласные:

– Крутишь с моей девчонкой?

Он усмехнулся.

– Ну разумеется. Но по юношескому безрассудству сам проговорился о звонке.

– Элементарная ошибка.

– Вот уж точно. В следующий раз буду умнее.

– Она знает, что у тебя проблема с размером… – Я кивнул на его пах.

Он расширил глаза.

– Да, она боится, что не вместит меня целиком.

Я с отвращением отшатнулся.

– Ох ты, вот уж спасибо, Люк. Какая восхитительная картина.

Он почесал шею сзади и отвел глаза, посмотрев куда-то мне за плечо.

– Собственно говоря, она считает, что ты рехнулся.

– Да? И как же?

– Ну, вообще, знаешь ли. Она встревожена.

Я цапнул из бараньего черепа ломоть хлеба с толстой коркой.

– Не волнуйся.

– Я-то не волнуюсь. Я всегда считал, что ты никчемный, антисоциальный мерзавец. Но Линн, сам понимаешь…

– Что она сказала?

Люк пожал плечами.

– Что у тебя крутой припадок извинений. Просишь прошения у всех напропалую. У шеф-поваров, у учителей, у мусорщиков. Она сказала, ты выкопал даже Венди Коулмен. Это правда?

Жуя хлеб, я кивнул.

– Приятно было ее повидать.

– Она запустила руку тебе в…

– Перестань, Люк. Пора наконец повзрослеть.

Он закатил глаза, и я тут же пожалел, что так выразился. Но Люк только деланно понурился и саркастически сказал:

– О, извини, мой старший брат.

Мы немного помолчали, придавленные чрезмерным багажом братских отношений.

А потом:

– Она все еще, ну, сам знаешь, крупная деваха?

– Не обратил внимания, – солгал я. – Это не имеет значения. Я не за тем к ней ходил.

Он раздраженно вздохнул.

– Тогда зачем же?

– Чтобы привести в порядок стопы.

– Э?…

– Она ортопед.

– Толстая Венди – ортопед?

– У каждого свое призвание.

– Тут она, пожалуй, переплюнула Стефана, а ведь он в солдаты подался.

– Давай не будем об этом.

Он тоже потянулся за хлебом.

– Нет, серьезно, что ты затеял? Может, нам с мамой взять тебя под опеку?

Я пожал плечами.

– Мне кажется, я поступаю правильно, вот и все. На самом деле я затем тебя сюда пригласил.

Он откинулся на спинку стула. Он явно заинтересовался:

– Валяй.

Подали мясо, и мы приступили к еде.

– Я вспоминал наше детство, и, знаешь, мне просто хочется попросить прощения. Я плохо с тобой обращался.

Теперь уже Люку стало не по себе. Он сделал вид, что увлеченно соскабливает куски мяса с бычьего хвоста на своей тарелке.

– Но ведь старшим братьям так и положено, разве нет?

– Почему мы должны, не рассуждая, поступать как положено? Например, в тот день, когда я так тебя довел, что ты едва не перепрыгнул обеденный стол. Это было…

Люк рассмеялся.

– Ловко было придумано.

– Ужасно было придумано.

– Это важно?

– Думаю, да. Мне чертовски стыдно. Мне очень жаль, вот и все.

Он прикусил губу, вид у него стал смущенный.

– Как тебе? – Он указал на мой жареный свиной желудок с маринованными сливами.

Положив вилку и нож, я отодвинул тарелку.

– Прискорбно. Верхняя корочка дряблая, сало не вытоплено. Недожаренная растрата хорошего мяса.

Люк прищурился.

– Не слышу ли я фирменный выпад Марка Бассета? Как насчет «Единственное мясо, которому место в «Камере высоко подвешенных туш», с туши самого повара»? Что-то в таком духе. Дарю фразу.

Я слабо улыбнулся.

– Пожалуй, откажусь. – Я покачал головой и, попросив меню, заказал снова, на сей раз стейк и пирог с почками.

– Господи помилуй, зачем?

– Не хочу делать поспешных выводов. Возможно, нечестно оценивать ресторан по одному блюду.

– Марк?…

– Я серьезно. У них целое меню, а мы выбрали из него только свиной желудок и твой бычий хвост. Кстати, как он тебе?

Люк перевел взгляд на тарелку.

– Нормально. Тушеный бычий хвост.

– Хорошо. Вот видишь? Если бы я судил о здешней кухне только по моему блюду, вышло бы несправедливо.

– Линн права. Ты заболел.

– Чушь. Я просто отказываюсь принимать, что поступать следует только так, как мы всегда поступали. – Я помешкал. – Кстати, на чем я остановился?

– Э… на извинениях за ту пытку визгом, которую я считал истерикой.

– Нет, не считал. Ты пытался меня убить.

– Ладно. Тогда я, может, тебя ненавидел, но теперь мне все равно. Это зовется личной историей. Ее не перепишешь.

– Согласен, не перепишешь. Но ее можно пересмотреть. С историческими событиями сплошь и рядом такое проделывают. Справедливые войны становятся несправедливыми. То, что казалось разумной политикой, полвека спустя превращается в возмутительную. Почему нельзя переоценить историю отдельных людей?

Свиной желудок унесли и заменили его стейком и пирогом с почками, обещавшим темную поджарку под золотистым куполом слоеного теста. Я надрезал верхнюю корочку, и к потолку поднялся столб пара. Я попробовал несколько кусочков стейка.