Доизвинялся

– Или тебе просто не нравится Марк Бассет, которым я становлюсь? В этом все дело? Ты хочешь, чтобы я остался прежним, ведь тогда ты знаешь, что тебе делать.

– Думай, что говоришь, Марк. Погляди, что с тобой происходит. Ты потерял работу. Ты ведешь себя так, будто потерял рассудок. И знаешь что еще? Если так и дальше все пойдет, ты и меня потеряешь.

– Подожди. Мне кто-то звонит.

– Что?

– Секундочку.

– Черт бы все побрал, Марк! Ты что, думаешь, что я…

Я перевел ее звонок в режим ожидания и нажал на кнопку приема другого. Меньше чем через минуту я к ней вернулся.

– Извини.

– Кто это был? – Дженни Сэмпсон.

– Что ей нужно?

– Сказала, что ей нужно срочно со мной встретиться.

– И ты поедешь?

– Правду сказать, мне тоже нужно поговорить с ней кое о чем важном.

– Более важном, чем твоя работа?

– Послушай, любимая, давай поговорим попозже. Ладно?

– Не давай обещаний, которых не можешь сдержать, Марк Бассет. Кто знает, как надолго ты понадобишься Дженни Сэмпсон.

Дженни вела меня по огромному гулкому коридору в недра здания. Я тащился следом и твердил:

– Почему ты это сделала? Почему ты это сделала?

Она покачала головой и, не оглядываясь, ответила:

– Это не я. Честное слово, не я. Тут ты должен мне поверить.

У массивной деревянной двери Дженни остановилась, положив пальцы на ручку, заговорщицки наклонилась, так что ко мне качнулся пластиковый пропуск, висевший у нее на шее. Его прикосновение показалось на удивление интимным и нежным.

– Тут все ужасно тобой интересуются, – сказала она и открыла дверь.

В голом функциональном помещении было с полдюжины человек. Один сидел у длинного стола для совещаний, двое других заглядывали ему через плечо в открытую папку перед ним, их собственные пропуска свешивались почти на плечи первому. Еще один возился с видеомагнитофоном на громоздкой тележке, поверх которого был установлен большой телеэкран. В дальнем углу комнаты пожилой человек лет, наверное, шестидесяти с небольшим стоял у открытого окна и курил сигарету, которую держал между суставами, так что всякий раз, затягиваясь, закрывал себе рот узкой ладонью с длинными пальцами. Его зимне-серебристые волосы были аккуратно и коротко подстрижены, поблескивали и переливались на свету шерстяные нити в дорогой материи серого костюма. На шее еще одного стоявшего рядом и более растрепанного мужчины висела целая гирлянда пластиковых карточек. Он стоял, прислонясь к стене, спиной к окну, лицом к комнате, хотя было очевидно, что, глядя в противоположные стороны, эти двое разговаривают. Когда Дженни ввела меня, этот второй на полуфразе оттолкнулся от стены.

У меня за спиной Дженни просто сказала:

– Стивен Форстер, познакомьтесь с Марком Бассетом.

– Какое счастье, мистер Бассет. Рад, правда рад. Входите, входите. Позвольте представить вам… – Он посмотрел мимо меня. – Или лучше потом, Дженни, что скажете?

– Наверное, сначала запись? – спросила она.

– И потом?

– И потом. Вот именно.

– Великолепно. Да. Сюда, пожалуйста, Марк. Почетного гостя, думаю, посадим вот сюда.

Подведя меня к стулу у окна, он похлопал меня по плечу, а сам сел во главе стола. С моего места мне было видно, что к видеомагнитофону подключена маленькая цифровая камера, но ее объектив повернут в сторону. Остальные тоже расселись. Только человек у окна остался где был. Он наградил меня выверенной полуулыбкой и снова повернулся пускать дым над городскими крышами, точно мой приход оторвал его от каких-то великих замыслов. С его губ в окно вырывалась ровная голубовато-серая струя. Положив дымящуюся сигарету на карниз, он щелчком послал окурок над крышами, а потом повернулся настолько элегантно, что я тут же почувствовал себя неуклюжим, сделал несколько шагов и сел в другом конце комнаты. На середине стола стоял какой-то покрытый накрахмаленной белой салфеткой предмет, который я принял за блюдо.

– Давайте начинать, – сказал Форстер. – Сначала нам стоит еще раз посмотреть запись Дженни, просто чтобы напомнить себе, зачем мы тут сегодня собрались. – Все пробормотали что-то утвердительное. – Джо, будете так любезны? – Мужчина помоложе, в джинсах и свободной ковбойке, на дальнем конце стола потянулся и нажал какую-то кнопку сразу под телевизором.

Камеру я узнал за долю секунды до того, как услышал, как голос Дженни в записи говорит: «Видишь красный огонек спереди, сразу под объективом?» Потом возникло мое лицо (пугающе большое и сальное в телеэкране) и прищурилось в объектив.

Я охнул, и Дженни взяла меня за руку.

– Не волнуйся, – прошептала она. – Все будет хорошо.

Но чего тут хорошего? Да, конечно, пятнадцать лет назад я совершил дурной поступок. Я предал Дженни. И, возможно, по прочувствованности моих извинений она хотя бы частично поняла, какое глубокое удовольствие я получил от моей записанной на камеру исповеди. Но действительно ли меня стоит так унижать? Оправдывает ли это организацию «совещания», чтобы морально стереть меня в порошок? Я даже не знал, что хуже: что запись анонимно послали по электронной почте всем на свете или что меня заставили сидеть здесь, где эта пытка будет такой личной и где мне некуда деться из четырех стен.

На экране другой я с трехфутовым лицом говорил:

– Нам ведь не нужно притворяться, верно? Надеюсь, я достаточно повзрослел, чтобы говорить об этом без смущения.

Собравшиеся подались к экрану, жадно ловя каждое слово. Я помнил, что будет дальше, и, закрыв глаза, стал слушать, как из записи говорю:

– Ты лишила меня девственности, ты мне помогла, сотворила для меня чудо…

Забормотали голоса:

– О, отлично сказано.

– Поразительно. Замечательно.

– В самую точку.

Я снова их открыл и оглядел собравшихся. Если это действительно ловушка, то довольно странная. Я посмотрел на Форстера, который подмигнул мне, как добрый дядюшка, и снова вперился в экран.

Теперь в своей речи я разошелся не на шутку.

– Понимаешь, проблема с мужчинами проста: в глубине души они сознают, что их участие в акте воспроизведения ничтожно… женщины – творцы… у нас остается ощущение, что мы малы, неадекватны, вообще не слишком нужны… Наша ценность в сексе измеряется миллилитрами, да и их не так много.

Последняя фраза вызвала смешки, хотя я не мог сказать, была ли в них издевка или одобрение. Все, казалось, были искренне поглощены происходящим. А мое теле-я все разглагольствовало, причем его взгляд теперь понемногу стекленел.

– Мне требовалась базовая информация. И ты мне ее дала. Ты сделала меня мужчиной, и я повел себя как мужчина.

Я увидел, что судорожно моргаю. Средний план на экране сменился наплывом на мое лицо. Не помню, двигала ли в этот момент Дженни камеру, но, наверное, все-таки что-то с ней сделала или у нее в руке был пульт управления. И крупный план у нее вышел отличный: глаза (мои влажные, с поволокой глаза) теперь заполняли весь экран, когда одна толстая круглая слеза жалости к себе скатилась по моему носу.