Доказывание истины в уголовном процессе: Монография
Шрифт:
Таким образом, в целом для судебной аргументации характерен диалектический, основанный на фактах-2 тип разработки доводов. Извлекается факт, и он интерпретируется с использованием прежде всего законодательных, научных источников, и изредка — гипотетическими примерами. «В устном диалоге факты (фактографические примеры) при интерпретации требуют примеров-текстов, научных и гипотетических примеров. Фактографические примеры тем самым истолковываются другими типами примеров, переходы от фактографических примеров есть рассуждение — доказательства и опровержения. […] Так построены тексты, главная цель которых заставить аудиторию принять решение и перейти к действиям» [562] . Ссылка на законодательный акт — наиболее сильный аргумент в доказывании субъекта. Но юридической особенностью является доказывание соотношения закона и факта — суть спора процессуального. Именно применение закона к факту и доказывается субъектами [563] .
562
Рождественский Ю.В. Теория риторики. — С. 285.
563
См.: Новицкий В.А. Теория российского процессуального доказывания и правоприменения. — С. 99.
Судебный довод (диалектический) — это суждение аргументатора, основанное на факте, выявленном в результате судебного следствия. Впрочем, гипотетический пример или умственный эксперимент также возможны как основания аргументов,
Фактическая основательность довода проявляется в том, что если достоверность его основания ставится под сомнение, оспаривается, то делается невозможным «выведение» / «доведение», то есть конструкция рушится. Требуется восстанавливать фундамент. Как пишет Рождественский, сам замысел речи, ее пафос зависят от позитивного решения вопроса, которое невозможно без объективного знания [564] . В связи с этим в случае если приводится довод, с которым убеждаемый не согласен, нужно будет доказывать истинность самого этого довода, а потом уже опираться на него при доказывании тезиса, либо искать другой, более «удачный» довод. Поэтому-то, как уже указывалось, доводы сторон сами являются предметом оценки (как и остальные моменты правовой позиции субъектов доказывания) [565] .
564
См.: Рождественский Ю.В. Теория риторики. — С. 122.
565
См.: Новицкий В.А. Теория российского процессуального доказывания и правоприменения. — С. 308.
Итак, мы отметили, что аргументация может состоять и из эристических, и диалектических доводов. По словесным и смысловым фигурам эристические или диалектические фигуры не различаются. Каждый довод может внутри себя содержать энтимему, то есть силлогизм с подразумеваемой посылкой. Имеет смысл рассмотреть более пристально понятие риторического силлогизма.
«Риторический силлогизм», которым может быть довод, это также вероятностная версия логического силлогизма. Он содержит обобщающее предположение, которое является основанием всего логически выведенного рассуждения от косвенных улик до версии. Как указывает П. Мерфи, сущность обобщения, заключенного в риторическом аргументе, состоит в факторе частоты [{} = всегда/обычно/часто/иногда/время от времени/редко/никогда], указывающем возможные степени вероятия, с которым общество (универсальная аудитория) могло бы принять как правильное данное суждение. Это обобщение является вероятностным, а никак не абсолютным, и не может выступать как главная предпосылка логического силлогизма (все мужчины смертны; Сократ — человек; поэтому Сократ смертен) [566] .
566
См.: Murphy Р. An Introductory Essay. — Р. 8.
Обобщение может использоваться как главная посылка риторического силлогизма для выведения вероятного вывода: люди {} выполняют свои угрозы; X угрожал убить Y; поэтому Y убит X. Но ведь нельзя с абсолютной уверенностью распространять этот вывод на всех людей. Не все люди выполняют свои угрозы. Большая посылка, так же как малая, должна быть доказана, и сила обобщающего суждения будет зависеть от ценности, которую судьи (присяжные заседатели) готовы придать {}.
Довод может привести только к вероятному знанию, поскольку сам факт, который выступает его малой посылкой, в свою очередь не может быть верифицируем до абсолютной степени точности. Как отмечает Ф. Велман, опыт приводит к заключению, что громадное большинство дел построено на нескольких главных, бесспорных фактах, которые окружены множеством других — незначительных; и что сила той или иной стороны в деле зависит не только от прямых свидетельских показаний, относящихся к одним только этим принципиальным фактам, но и от «поддержки, даваемой им вероятностями, возникшими путем установления и развития отношения этих малозначительных фактов по делу» [567] .
567
Wellman F.L. The art of cross-examination. — P. 168–169.
Исходя из анализа известных нам зарубежных источников можно указать на три специфических свойства судебной аргументации: 1) нарративность, то есть роль рассказа или рассказывания историй, в процессе установления судебных фактов; 2) транзитивность; 3) психологичность, то есть действие определенных психологических эффектов. Каждый из этих моментов свидетельствует о психолингвистическом своеобразии доказательств и доказывании в суде, что обусловлено природой человека и общества [568] .
568
Cм.: Murphy P. An Introductory Essay. — P. 11–20.
Нарративность [569] . Судебное доказывание — это повествование, рассказывание или, можно сказать, представление (перформанс) того, что было в действительности или выдается за таковую. Аристотель был первым, кто предложил схему нарративного понимания как построения интриги. Этот же подход демонстрировали и другие античные авторы. Так, М.Ф. Квинтилиан писал: «Да и какая разница между доказательствами и повествованием? Только та, что повествование есть непрерывное приготовление к изложению доказательств, а доказательства опять составляют приличное повествованию подтверждение» [570] . Он полагал, что «в делах же, догадкам и сомнению подлежащих, повествование имеет часто предметом не столько само дело, сколько обстоятельства, к объяснению оного служащие. Что мешает собирать многие доводы и излагать их один за другим, если это выгодно? Что мешает и обещать, что мы приведем еще сильнейшие на другом месте? Почему и не разделять повествования, не присовокуплять доводов к каждой части и таким образом переходить от одной к другой?… Повествовать так, как нам полезнее… Прибегать ко многим фигурам» [571] . На этот же момент обращает внимание и У. Бест: «Есть две вещи, которые никогда не должны теряться из виду при оценке доказательств любого вида:…последовательность различных частей повествования» [572] .
569
Нарративность (narrativity — от лат. narratio, буквально — рассказ, повествование) — это категория, выражающая представление о виртуальном существовании схемы (нарративной), которая управляет всяким повествовательным дискурсом, судебным в том числе. В науке имеются и другие аналоги этой категории, что не суть важно. Важнее признание того, что существует некая структура, схема, которая воплощает особенность коммуникативного взаимодействия в определенной социокультурной сфере и несет на себе прагматический отпечаток.
570
Квинтилиан М.Ф. Двенадцать книг риторических наставлений. — Т. 2. — С. 278.
571
Квинтилиан М.Ф. Двенадцать книг риторических наставлений. — Т. 2. — С. 280.
572
Best W.M. The principles of the law of evidence with elementary rules for conducting the examination and cross-examination of witness. — P.14.
Следовательно, существуют заложенные в нас воспитанием схемы понимания, которые выступают своего рода
концептуальной основой оценки речевых сообщений как правильных или неправильных. Понимание функционирует практически, подчиняясь не только законам логической последовательности, но основываясь на культурном опыте освоения реальности, данным нам в повествовательной форме. Мы приучены культурой к тому, чтобы оценивать описание людьми прошлых событий согласно некоему представлению о «полном рассказе». Доказано существование схематизма нарративного понимания [573] , который составляет дорациональную интеллигибельность, предпосылку любой интеллигибельности. Так, П. Рикер утверждает, что рациональность основывается на нарративном понимании, присущем созданию и восприятию нормы, ибо она постоянно заимствует что-то у этого понимания, чтобы конструировать саму себя [574] .573
Схематизм мышления был предметом исследования русских формалистов. В этом плане классическим произведением считается работа В. Проппа «Морфология русской волшебной сказки», где говорится о том, что число персонажей и функций в волшебной сказке ограничено, они повторяемы; набор сюжетов ограничен.
См.: Пропп В.Я. Морфология русской волшебной сказки. — М., 2007. — С. 9–11.
574
См.: Рикер П. Время и рассказ: В 2 т. — М.; СПб., 2000. — Т. 2: Конфигурация в вымышленном рассказе. — С. 46.
«Процесс рациональных рассуждений, можно сказать, рационален только в известных границах, за которыми расплывается само понимание рациональности и усиливается потребность в таких механизмах организации и упорядочения сознания, которые основаны на вере или нуждаются в минимальном обосновании вероятностного типа» [575] . В условиях конфликта, столкновения противоположных позиций при понимании реальности, когда все становится спорным и сомнительным, возможна игра словами, «словесная перебранка», в этих условиях зачастую для организации аргументации требуется создание сюжетно-композиционной структуры, которая служила бы основой объяснения фактов в данном контексте. А.Ф. Лосев указывает на то, что «топологическая логика есть не что иное, как эстетика развертывания сюжета» [576] . По поводу сюжета Ю. Лотман отмечает: «Сюжет представляет собой мощное средство осмысления жизни… Выделение событий — дискретных единиц сюжета — и наделение их определенным смыслом, с одной стороны, а также определенной временной, причинно-следственной или какой-либо иной упорядоченностью, с другой, составляет сущность сюжета» [577] .
575
Доказательство и понимание / М.В. Попович, С.Б. Крымский, А.Т. Ишмуратова и др. — С. 127.
576
Лосев А.Ф. История античной эстетики. — М., 1975. — С. 719.
577
Лотман Ю.М. Внутри мыслящих миров. — С. 238.
Исходная позиция «незнания» есть необходимое условие и начало развертывания сюжета любого дискурсивного повествования. Важно подчеркнуть, что под «рассказом» не имеется в виду придумывание, а тем более преувеличение. Здесь подразумевается просто то, что дело, поддержанное доказательством, представлено когерентно, и для большинства из нас когерентность (связность) означает полный рассказ.
Очевидно, что «хороший рассказ» об обстоятельствах дела (что равнозначно убедительности позиции), которые выслушивают в суде присяжные, не является зеркальным отражением реального события [578] . В нем есть сущность (психолингвистическая), которая более значима для говорящих и слушающих, чем сам объект, ставший «предметом» рассказа. Наррация предполагает наличие общего принципа организации интеллигибельности, которая предшествует человеческой коммуникации, коммуникативной компетенции. В любом общении постоянно возникает напряженность и возвращение к равновесию, что вписывается в рамки молчаливых соглашений. Сущность «настоящего рассказа» в том, что у него есть начало, середина и конец, которые имеют связные отношения друг с другом и которые формируют ясную линейную прогрессию. Если в рассказе есть элементы, которые необъяснены или неясны, рассказ становится менее вероятным. История должна соответствовать укоренившимся верованиям об обычных причинах и следствиях в человеческих делах, она должна быть основана на разумных обобщениях относительно развития событий.
578
С того момента, как возникает знак (то есть изначально), у нас нет никакого шанса встретить где-то «реальность» в чистом виде, «уникальную» и «самобытную».
См.: Деррида Ж. О грамматологии / Пер. с фр. — М., 2000. — С. 230.
В конечном счете убедительность рассказа зависит от риторического навыка изложения «правильной истории» [579] . Всякое доказывание будет считаться истинным, правдивым в той мере, в какой оно сообщит нам то, что мы уже знали. В конце-концов «рассуждение приходит к анализу собственных предпосылок субъекта, его системы ценностей, форм означивания и тем самым “самого себя”» [580] .
Судебное доказывание есть по сути узнавание того, что уже было известно, то, что суд готов признать истинным. Более того, в разуме судьи существует и предуготовленность квалифицировать нечто как ложь. В общем, чтобы быть истинным или ложным, надо находиться в некоем поле узнаваемости, создаваемом отношениями власти-знания [581] . Все мыслимые на основе здравого рассудка смысловые варианты в диапазоне от вероятного до невероятного, истины / лжи лежат в горизонте, определяемом языком. Чтобы быть истинным и ложным, надо находиться в мыслимом. Немыслимое не может быть постигаемо речью судебной. Здравый рассудок, совесть, которые ведут судью по пути истины к тому смыслу, который выработан по жанровым схемам, узнавание «знакомого» сюжета — в этом состоит эффект правдоподобия [582] .
579
См.: Murphy Р. An Introductory Essay. — Р. 8–9.
580
Доказательство и понимание / М.В. Попович, С.Б. Крымский, А.Т. Ишмуратова и др. — С. 127.
581
См.: Александров А.С. Назначение уголовного судопроизводства и наказания / А.С. Александров, И. А. Александрова, И.В. Круглов. — С. 111.
582
См.: Эко У. Заметки на полях «Имени розы» // Иностранная литература. — 1988. — № 10. — С. 104.
Американские исследователи отмечают, что судебное разбирательство в значительной своей части разыгрывается как пьеса. Осуществляя судебные действия, участники действуют как актеры. Судебное разбирательство имеет внутренний конфликт, который дает развитие драматическому действию: конфликт двух версий реальности. Драматизм проявляется в конфликтных ситуациях столкновения интересов, желаний при производстве перекрестного допроса и других действий. Судебная тяжба по уголовному делу является драмой потому, что в ней решается судьба [583] .
583
См.: Danet В. Fixed fight or free-for-all? An empirical study of combativeness in the adversary system of justice / B. Danet, B. Bogoch // British journal of law and society. — 1976. — № 7. — P. 37–38.