Доктор велел мадеру пить...
Шрифт:
Руководители партии и правительства вместе со всем переполненным залом, затаив дыхание, слушали вождя.
Прерванный на полуслове отец тихо ждал, когда сможет продолжать свое выступление. И дождался. Закончив очередную фразу, вождь сделал характерный жест, точно поставил в воздухе запятую своей трубкой, и скромно отошел в сторонку.
Отец продолжил было прерванное выступление, но не успел закончить мысль, как вождь снова выдвинулся вперед и снова заговорил. И снова присутствующие с огромным вниманием и по обыкновению затаив дыхание
И снова Сталин отошел в сторонку, проговорив:
– Продолжайте, пожалуйста...
И тут присутствующих, не успевших еще перевести дух после по обыкновению основополагающих высказываний вождя, ждало новое потрясение.
На вежливое предложение Сталина продолжить выступление отец вдруг сказал, обратившись к нему:
– После того, как вы столь блестяще закончили мое выступление, мне нечего больше добавить.
И вежливо склонил голову.
Как можно было представить себе по рассказам отца всю эту картину, в зале повисла мертвая тишина.
Руководители партии и правительства за длинным столом замерли, как по команде. Замерли так же остальные, рядовые участники совещания.
Товарищ Сталин приостановился, трубка замерла в воздухе на пол пути к усам.
В многолюдном зале отец мгновенно ощутил вокруг себя полную пустоту. Зал замер как в волшебной сказке.
И тут он заметил сбоку, что опущенный ус Сталина чуть-чуть двинулся вверх, обозначая улыбку - ухмылку.
Реакция вождя расколдовала зал, все шумно зашевелились и стали гневно переглядываться, негодуя по поводу хамской выходки Катаева и по хорошему осуждая проявленную к нему мягкость Иосифа Виссарионовича. (Не сразу же расстрелял...)
Впрочем, все знали переменчивый нрав вождя и на всякий случай отводили от отца взгляды, или же смотрели сквозь него, и после окончания совещания отец выходил из центрального комитета, как прокаженный.
Однако обошлось.
Об этом случае есть воспоминания участника того памятного совещания, я о них слышал, но прочитать не довелось.
А вот что по этому поводу рассказал мне Семен Израилевич Липкин.
И снова, как и в первом "опасном эпизоде", все началось в столице одной из советских среднеазиатских республик, где проходило празднование по поводу многовековой даты со времен создания национального эпоса.
На юбилей съехались виднейшие представители литературы и культуры со всего Советского Союза. В качестве одного из главных действующих лиц присутствовал тем и переводчик эпоса Семен Липкин.
И вдруг, рассказывает Семен Израилевич, неожиданно большинство участников отзывается в Москву.
Причина - неизвестна.
Празднование продолжается, но в сильно урезанном составе.
Вернувшись после окончания торжеств, Липкин отправляется в дом творчества писателей в Переделкино и во время прогулки на берегу Самаринского пруда сталкивается с бывшим тогда руководителем союза писателей Александром Александровичем
Фадеевым, который жалуется ему на безобразное поведение своего приятеля Вали Катаева на совещании в Центральном Комитете с участием руководителей партии и правительства во главе с товарищем Сталины.– Как он не понимает, - кричал красный от возбуждения Фадеев, имея в виду отца, - что я не смогу его защитить!
Но Фадеев не рассказал Липкину, в чем же была суть скандала.
А суть заключалась в том, что на совещании подвергался уничтожающей критике писатель из рабочих Александр Авдеенко, причем не за литературное произведение, а за статью, где тот хвалил оборудование шахт и различных механизмов за рубежом и ругал технический уровень родных социалистических предприятий.
(Впрочем, кажется, формальным поводом к партийному разбирательству явился художественный фильм по сценарию Авдеенко...)
Вся несуразность ситуации состояла в том, что именно в результате идеологической политики партии в области литературы ряды советских литераторов должны были пополняться все большим и большим числом писателей, выдвигаемых из среды рабочих, то есть пролетариата.
Партии хотелось, чтобы социалистическая литература делалась идеологически выдержанными товарищами.
А уж кто усомнится в идеологической выдержанности выходцев из класса гегемона.
И тут вдруг такое!
Насколько я могу понять, предполагалось, что и выступление отца будет в духе всего совещания направлено против Авдеенко.
Свое выступление, однако, отец построил не как критику конкретного писателя, а высказал свое отношение вообще к идее выдвижения писателей из народа.
Отец заявил, что писателя невозможно выдвинуть, а он должен сам по себе появиться, и уж тем более писателей никак не может быть так много.
Сталин остановил отца и произнес тираду о том, что писателей должно быть еще больше, чем есть.
Отец не согласился и заметил, что нужно следовать примеру Франции, где существует Академия, состоящая из ста "бессмертных". А чтобы в числе академиков появилось новое лицо, кто-то из "бессмертных" должен был умереть.
Тут Сталин снова прервал отца, еще раз провозгласил точку зрения партии на эту проблему, после чего отец и произнес обращенную к вождю свою ставшую печально знаменитой фразу.
Невольно своим выступлением отец скомкал первоначальную задачу совещания в Центральном комитете, призванного заклеймить зарвавшегося писателя - выдвиженца из рабочих, и перевел весь гнев общественности на себя
В этом-то и заключалось главное "хамство" Катаева по отношению к Сталину.
И все же это оказалось не смертельно...
До сих время от времени по телевизору крутят кинокомедию "Цирк", известную как чуть ли не лучшая картина кинорежиссера Григория Александрова с лучшей ролью его знаменитой жены, великой звезды актрисы Любовь Орловой.