Дол Заповедный

— Ну, это ты, Эмет, оставь, — сказал Ворон. — Не стращай. Нам и одного царя Ивана за глаза довольно. Другого не надо. Мало ума, да примера было, — в колыбельке его не задавили. А с другими, бог поможет, — справимся. Задавим.

— Уж не ты ли давить будешь? — прищурился Иона.

— Меня, пожалуй, в те поры уж и на свете, наверно, не будет, — отвечал Ворон. — Другие люди будут. Ужель среди них не найдется способный человек? А должен, чаю, найтись. Должен!

В избу постучали. Ворон встал, вышел в сени; вернулся с толстым мужиком в черной бороде — Елистархом.

— Во имя Иисусово, — сказал Елистарх, снял шапку, поклонился, — во здравие.

— И ты будь здрав во имя господне, — отвечал Ворон. — Садись.

Серафима налила в чашку отвару, с поклоном подала ему:

— Согрейся, Елистарх, и меду откушай.

— Спасибо. А иного у вас нету? По погоде надо бы чего покрепче. На дворе-то холодно. — Елистарх отпил горячего настою, оглядел сидящих в горнице.

— Иного не держим, — ответила Серафима.

— Крепкое, Елистарх, сам знаешь, на двое способно. Сначала от него горячо, потом — зябко.

— А его, крепкого, еще подкрепить потом можно, — заулыбался Елистарх.

— Природный ты целовальник, Елистарх, как поглядеть, — сказал Авила Парфен. — Уговаривать умеешь. Да крепкое, знаешь, крепким подкреплять, — конца не видать.

— Ну и что?

— Я слышал, Васюта к тебе ходит.

— А чего? Ходит и ходит. Вольному воля.

— Это так, вольный — он и есть вольный, — не отставал Авила Парфен. — Да еще и соседа моего, Михайлу, тоже ты к себе, скверный мужик Елистарх, зазываешь.

— Чего это я — скверный?

— Сам знаешь. Чего Михайле у тебя делать? Крепким его угощаешь?

— Ну и угощаю. А что?

— А что берешь?

Елистарх не ответил, будто занялся отваром. Пил, нахваливая:

— Ах, хорош у вас кипяточек — душистый.

Все молчали, смотрели, ждали.

— Говорю, — чего берешь? — не отставал Авила Парфен.

— Ах, отстань, Авилушка, чего дознаешься!

— Не хочешь сказать? Ну, ладно, я скажу: лис берешь. Горностаев берешь и куниц же тоже берешь, обоюдный ты мужик!

— Чего это я — обоюдный?

— Оттого, что ты и туда и сюда, и на всякое дурное дело повадлив.

— Вот оно как выходит! — покачал головой Иона. — А я и не знал!

— Да. Но — ничего. Это дело еще поправить можно.

— Как? — спросил Иона.

— Когда я, грешник, мельницу еще только заводить начал, — нахмурясь, говорил Авила Парфен, — у меня водяной часто баловал. Пока не привык. То в воду столкнет, то глаза отведет, что я пазы в бревнах не там, где надо, вырублю — никак избяного венца не сладишь. А один раз — надо же! — что учудил? Жернов новенький, только что вытесанный, ночью на сосну высоченную взволок, да оттуда на каменья и кинул! Ну, жернов, конечно, надвое раскололся.

— Ну и что? Что дальше-то? — спросил Елистарх.

— А ничего. Как он раскололся, так с тех пор там и лежит, травой зарос. Но — учти, каждая его половина — хоть она и половина, а тяжелая. Ох, и тяжелая! — Авила Парфен смутно улыбнулся. — Смекаешь?

— Смекаю. — Елистарх повертел головой, почесал бороду. — Ты хочешь сказать, Авила Парфен, что и одна половина жернова утянет под воду на дно, если ее мне на шею привязать?

— Да.

— Ну, это еще поглядим, — оскалился Елистарх. — На чью шею ту половину привязывать придется.

— Оно так, — согласился Авила Парфен. — Да ты, Елистарх, в рассуждение еще и то возьми, что привязывать не я один буду. Люди помогут. Вон — Ворон сидит. Он же мне и подсоблять будет.

— Ась? — повел Елистарх глазами на Ворона. — Неужели будет? Подсоблять?

— А как же! — Ворон погладил усы, бородку, кашлянул. — Дело-то общее. Как же не подсобить.

— Та-а-ак, — протянул Елистарх. — Это я понимаю. А за Вороном и другие подсоблять потянутся? Так или не так?

— Так, — кивнул Степан. — Что Ворон, то и мы. Да ты, милый человек, не сомневайся, мы это быстро соорудим — глазом моргнуть не успеешь — на дне окажешься, и жернов рядом. Любо-дорого.

— Спасибо, — Елистарх потрогал шею, поскреб опять бороду, — это я тоже понял. Промыслу моему вы тут заграду ставите. А я-то думал вас потешить.

— Не надо, — сказала вдруг Серафима. — Не надо нас брагой да вином тешить. Уходи.

— То есть, как это — уходи?

— Так — уходи и все, — повторила Серафима. — Я ж тебя вижу. Ты от своего зелья не отстанешь, а с людей все будешь тянуть и тянуть. Вот тебе и навесят за то жернов на шею. Одно у тебя спасенье — Дол покинуть, в мир уйти. А там — что хочешь делай.

— Пожалуй, — крякнул Елистарх. — Там я себе места найду.

— Кто сюда, а кто — вон, — сказал Иона.

Наступило молчание. Смотрели в огонь, думали, вспоминали.

Ионе вспомнилось, как тому назад года с два его на той стороне, в сторожевой избушке, сонного, трое лихих людей захватили. На рассвете он очнулся — видит — связан. А рядом трое сидят, глядят на него.

— Ну? — спросил рябой, — он у них, смекнул тогда Иона, за атамана был. — Если жить хочешь, должен ты нас к своим вывести, дорогу показать. Понял?

— Понял, — повторил за рябым Иона.

— Ну и ладно. Да не дури. А то…

— Чего там… И так вижу.

— Развязать его, — приказал рябой.

— Что-то он скоро соглашается, — в сомнении сказал второй. Одного глаза у него не было, а тот, что был, — черный, горячий — буровил Иону зло, недоверчиво.

— А чего ему не соглашаться, — прохрипел третий, невысокий, жилистый. Достал со спины из-за пояса топор, потрогал корявым пальцем — остер ли? — крякнул, посмотрел на Иону. — Он же все понимает. Верно?

— Верно, — сказал Иона.

Повел он их. Рябой шел следом, держа наготове палицу с железными шипами.

— Мы этот Дол ваш Заповедный давно высматриваем, — говорил позади не спеша, с придыханием, — то в одном месте про него слух идет, то в другом. А толком ничего не разберешь. Теперь поглядим, казны пошарим. Лебедь у вас там белая, говорят, живет, а? Ничего, и лебедь нам сгодится. Пощупаем, какова на вкус.

Завел их Иона в чарусу, в омут бездонный, изумрудной травкой подернутый. Никто из троих и пикнуть не успел — сгинули. Одни шапки плавать остались. Да и те после потопли. А травка, как и прежде была, — все изумрудом нежным зеленым зовет, светится.