Долбаные города

И если бы всякая из них кровила, как дырка мамашки Леви пару дней в месяц, об этом бы уже вопили в соцсетях, и неважно, что это нельзя зафиксировать на камеру, люди умеют организовываться довольно быстро.

Правда состояла в том, что эти спиральки не представляли никакого интереса и ничего не значили. Только одна девушка спрашивала, может ли это быть знаком какого-нибудь тайного общества некрофилов. Что ж, резонные опасения, крошка.

А вот с Калевом что-то пошло не так.

Я сказал:

— Эли, собирайся и приходи ко мне в гости.

— Прям сейчас?

— Я страшно соскучился, мне нужен твой солнечный свет, чтобы расти, потому что я — овощ. Понимаешь?

— Что ты несешь?

— Ты уже надеваешь ботинки?

— Нет, но...

— Я жду тебя через полчаса.

Я бросил трубку, снова уставился на экран. Мне вспомнилась еще одна фраза из поста Сахарка. "Мы изменились", так он писал. Еще он писал о преступлениях Второй Мировой Войны. Расплачиваемся за грехи предков, подумал я, интересно.

Я принялся кое-что проверять, через десять минут позвонил Леви.

— Как ты?

— Лучше. Родители ругались, приколись?

Поворот был действительно неожиданный. Миссис Гласс ни на кого, кроме меня, никогда не поднимала голос, а это, я считал, достижение где-то в районе дзен-буддизма, представить же мистера Гласса, закатывающего скандал, было и вовсе невозможно.

— О чем?

— Не знаю, они сказали мне идти в свою комнату.

— А ты не иди свою комнату, — ответил я. — Иди ко мне. Ты мне нужен, как свидетель, как человек, как друг.

Помолчав, я добавил:

— Но только если сейчас тебе лучше.

— Ты такой взвинченный, Макси. Ты пил свои таблетки?

— Да-да-да, я пил свои таблетки, твои таблетки, и таблетки, которые нашел в саду.

— Макси!

— Так ты придешь?

Леви помолчал, и я чувствовал, что он оценивает свои состояние, прислушивается к себе.

— Да, — сказал он, наконец. — Я возьму такси.

Через полчаса Леви и Эли оба сидели у меня в комнате, на моей разложенной кровати. Я расхаживал перед ними, потрясая тумблером с горячим кофе, и мне сильно повезло, что он был закрыт.

— Знаете, что такое двадцатый век? Эпоха-убийца. А что такое двадцать первый век?

— Следующая эпоха? — спросил Эли.

— Бинго, молодой человек получает оскорбление! Нет, тупица! Это эпоха-суперубийца.

Леви тяжело вздохнул, взгляд у него все еще был чуточку туманный, но вид, несмотря на внешний скепсис, все-таки заинтересованный.

— Принято считать, что увеличение количества массовых убийств в двадцатом и двадцать первом веке связано со многими факторами. Во-первых, более совершенные системы уничтожения, во-вторых, более функциональные системы государственного управления. Не один Гитлер помышлял себе мир без евреев. Но до него у правителей не было шансов воздействовать на реальность так капитально, не правда ли? Маргинальные психологи считают, что чрезмерная жестокость — обратная сторона чрезмерной гуманности. Освобождая себя, мы освобождаем и зверя внутри нас. Немаргинальные психологи считают, что это все человеческая природа, и что она была такой всегда. Мы склонны к жестокости, и стоит скорее объяснить, почему мы не делаем этого, чем почему мы это делаем. Экономисты считают, что темпы развития оставляют огромную массу людей за пределами экономической системы, вынуждая этих людей совершать преступления, присоединяться к террористическим организациям, и все такое прочее.

— Макси, ты не на уроке, — мягко сказал Эли. Я грязно выругался и добавил:

— Видишь, я знаю! Общепринятое мнение, словом, состоит в том, что либо у всего есть рациональная причина, либо так было всегда. Так вот, ребятки, а что если это не так? Что если двадцатый век превратил нас в совершенных убийц?

Эли и Леви смотрели на меня во все глаза, я не понимал, чего в их взглядах больше — восхищения или скепсиса. Я знал, что говорить умею так, как хорошие любовники — трахаться. Им нравилось, как я говорю, но они считали, что я несу чушь.

— Что если мы живем в мире, в котором все теории заговора — правда? — спросил я. — Ребятки, что если мир устроен так, потому что нас щипает, как травку, древний бог?

Они молчали, и я добавил:

— С большими желтыми глазами.

Или не большими. Я не знал.

Леви и Эли все равно молчали. Эли почесал нос, стараясь скрыть неловкость, Леви сложил руки на груди.

— Да, я знаю, что вы скажете. Теории заговора — это попытки объяснить мир для чайников, оправдать существование в нем зла и заменить необходимость вечного поиска сложных причинно-следственных связей наличием очень простого образа врага.

Леви пожал плечами.

— Нет, мы этого не скажем.

На телефоне его зазвенел будильник, и он положил таблетку под язык. Я закурил, отгоняя рукой дым в сторону окна, отпил кофе и сказал:

— Давайте-ка просто попробуем представить, что это правда. Как Леви представляет мамочку в своей постели, когда не может уснуть.

— Да завали ты уже!

Эли откинулся назад, на кровать, и уставился в потолок.

— Я не понимаю, к чему ты ведешь!

Экспрессия в его фразе подсказала мне, что Эли уже отчаялся. Для того, чтобы окончательно убедить меня в этом, Эли издал горестный стон, какие в количестве извлекали из него сложные уравнения.

— Я понимаю, — сказал Леви. — И не уверен, что хочу слушать дальше. Может фильм какой-нибудь посмотрим?

— Думаешь, Калев хотел бы, чтобы мы смотрели фильмы?

— Ну, да. Если бы это были "Звездные войны".

— "Звездные войны" — программа стратегической оборонной инициативы Рэйгана, которая едва не сорвала соглашения по ядерному разоружению. Ядерное разоружение! Война! Миллиарды погибших!

— Макси, успокойся!

— Уговорил. Но тогда обещай послушать меня.

И я рассказал им все, с самого начала. Леви, правда, сидел, уткнувшись взглядом в экран телефона, пока я не перешел к части об исчезнувшем посте Сахарка.

— Это забавно, — сказал он. — Потому что ты — Ириска.

— Леви!

— Что, Макси?

— Ты меня слушаешь?

— Это просто чокнутый, Макси. Это ничего не значит.

— Ты вообще помнишь о крови?

Леви кивнул, и я повернулся к Эли. Он молчал, смотрел в потолок, и я понял, что он мне верит. И тогда я вроде как еще понял, что пути назад нет. Все это правда случилось и, может быть, не стоило идти на могилу Калева в тот день и час. Утихомирив свои сложные чувства, я отпил еще кофе и поставил свой тумблер с символом FARK (революционные вооруженные силы Колумбии, так-то, это вам не русалочка из "Старбакса"!) на стол.

— Я перейду к делу. Калев попал в чью-то ловушку.

— И сейчас ты скажешь, что его разум подчинил голодный желтоглазый бог, потому что на эти мысли тебя навел шизофреник из интернета? — спросил Леви. — Тогда у меня плохие новости для тебя, Макси. В таком случае ты — тоже шизофреник из интернета.

— Ты просто боишься. Ты не можешь найти более логичного объяснения всему происходящему.

— Не могу, но более нелогичное найти сложно.

Мы все на некоторое время замолчали, и я подумал, что совершенно не знаю, как поступить дальше. Я полагал, что Сахарок, может быть, не совсем чокнутый. То есть, до определенной степени, конечно. Но папа мне как-то говорил, что когда ты сумасшедший, мир становится неровным. Это очень важное слово — неровный. Местами ты видишь много больше, чем другие, однако в основном мир подергивается туманной дымкой, завесившей твой мозг. Но остаются вещи, которые ты знаешь непревзойденно.