Доленго

Сераковский недобро усмехнулся.

– Полковнику, возможно, будет повышение по службе, все-таки он отличился... Добкевич может получить шесть тысяч шпицрутенов.

Ксендз снова перекрестился.

– Этот мученик мне говорил о том же самом... Он ждет своей участи со смирением, как истинный христианин.

– Вот это-то и худо, черт возьми!
– воскликнул Сераковский.

– Зыгмунт, не гневи бога!

– Я не гневлю, но ведь пора же наконец перестать быть покорным судьбе! Надо бороться! Протестовать! Действовать!

Тревожная весть о том, что ожидает Добкевича, распространилась почти мгновенно, и в тот же вечер к Сераковскому пришли Герн и Залеский. Герн внес еще одну подробность в дело. Оказалось, что Добкевич, ни у кого не отпросившись, возвращался в казарму раньше своей роты, которая где-то за городом пилила дрова на зиму. Тут он и попался на глаза полковнику Недоброво.

– Значит, Добкевич ушел с работы до срока, не получив разрешения начальства, - сказал Сераковский хмуро.

– Выходит так, - подтвердил Герн.

– Ну и что в этом?
– горячился Залеский.
– Подумаешь - ушел до срока! Не получив разрешения!

Сераковский строго посмотрел на него.

– Послушай, Бронислав! Раз нас судьба сделала военными, давайте учиться военному делу, учиться воинской дисциплине, выполнению воинского долга! Уверяю вас, это нам в дальнейшем пригодится... Сколько раз я вам говорил, что, находясь в армии, необходимо придерживаться армейских порядков. Не нарушь их Добкевич, не было бы встречи с Недоброво, не было бы причины для разговора, для стычки.

– Ты... ты типичный служака, Зыгмунт!

– Нет, Бронислав, я солдат.

– Русской армии!

– Да, русской армии, той армии, которая поработила Польшу и которая, - он сделал паузу, - может вернуть ей свободу.

...Военный суд заседал недолго. Дело оказалось настолько ясным, что не потребовалось ни дополнительных документов, ни новых свидетельских показаний - достаточно было показания полковника Недоброво. Рядового трудовой роты Орского гарнизона Францишека Добкевича суд приговорил к прогнанию через строй в шесть тысяч шпицрутенов.

– Это казнь... мучительнейшая, медленная казнь. Я был свидетелем смерти солдата, приговоренного к двум тысячам палок. А здесь шесть тысяч!

Сераковский нервно шагал по комнате из угла в угол. Залеский, Герн и Зеленко сидели за столом, насупившись и опустив глаза.

– Осталось одно - просить Перовского, - сказал Залеский.
– И это придется сделать тебе, Зыгмунт.

– Хорошо. Я пойду к нему.

– Может быть, вам удастся сначала повидать Дандевиля, - сказал Герн.
– Мне нравится этот подполковник.

Сераковскому повезло: он встретил Дандевиля в вестибюле генерал-губернаторского дома. Виктор Дисидерьевич куда-то торопился, но, заметив расстроенного Зыгмунта, подошел к нему.

– Я могу располагать пятью минутами вашего времени?
– спросил Сераковский.

– К вашим услугам, Сигизмунд Игнатьевич... Здесь? В приемной?

– На улице, с вашего позволения.

Они вышли, и Сераковский, стараясь говорить как можно короче, рассказал о своей просьбе.

– Пожалуй, вы пришли как раз вовремя, - ответил Дандевиль.
– Василий Алексеевич в прекрасном расположении духа по поводу возвращения сына. О вас он помнит и, уверен, примет. Я сейчас же поговорю с ним.

– Спасибо, Виктор Дисидерьевич... Где мне подождать ответа?

– Идемте во дворец. Думаю, что генерал назначит аудиенцию немедленно.

Дандевиль отсутствовал не более пяти минут.

– Их высокопревосходительство ждут господина Сераковского у себя в кабинете.

В комнате толпился народ, и Дандевиль нарочно произнес эти слова громко, чтобы дать понять о близости конфирмованного унтер-офицера из поляков к генералу.

Сераковский вошел в просторный кабинет, обставленный дорого и со вкусом. Несколько книжных шкафов с золотом корешков за стеклами. Картины в тяжелых рамах. Портрет императора. Письменный стол, на котором аккуратно разложены бумаги.

Перовский в парадной генеральской форме, при орденах, стоял возле шкафа.

– Здравия желаю, ваше высокопревосходительство! Разрешите?

– Заходите, Сераковский.
– Генерал показал рукой с серебряным наперстком на кресло, но Зыгмунт продолжал стоять.
– Вы по неотложному делу или же чтобы поздравить меня с возвращением сына-героя?

– И по тому и по другому поводу, ваше высокопревосходительство: принести вам свои искренние поздравления и одновременно попросить об этом страдальце.

– Догадываюсь, о ком вы говорите... об этом поляке... запамятовал, как его фамилия.
– Перовский щелкнул в воздухе пальцами, не находя нужного слова.

– Добкевич... Францишек Добкевич из трудовой роты Орского гарнизона, - напомнил Сераковский.

– Возможно, возможно... Он получил, кажется, шесть тысяч падок? Это, пожалуй, многовато!

– Это не только многовато, это равносильно смерти, ваше высокопревосходительство!

– Согласен.
– Перовский рассеянно кивнул.
– Но ведь он кругом виноват, этот ваш Добкевич!

– Разве я отрицаю его вину! Я хочу только сказать, что она не заслуживает такого сурового возмездия, как смертная казнь.

– Приговор суда мне еще не приносили на утверждение.

Сераковский понял, что добился первого успеха.

– Но его ведь принесут!

– Так и быть, я скошу наполовину.

– Но ведь это тоже смерть!
– воскликнул Сераковский.
– Ваше высокопревосходительство!.. Василий Алексеевич!.. Будьте великодушны в это столь радостное для отцовского чувства время!.. Поставьте... о нет, только в воображении и только на одну минуту... поставьте на место Добкевича очень близкого вам человека, например вашего сына...

Сераковский умолк, боясь собственной дерзости. Перовский молчал, его лицо стало отчужденным, взгляд потускнел, но в нем не было какой-либо неприязни к Сераковскому или раздражения. Командир корпуса думал в это время о своем непутевом сыне, которому тоже когда-то грозили шпицрутены, если бы не заслуги отца, не связи, не благосклонное отношение самого императора к нему, генералу Перовскому... Император знал о сыне давно, еще когда взбалмошная мать решила вдруг отобрать Павлушу у отца и пожаловалась государю... Перовский воспротивился и отказал в просьбе даже самому императору, заявив, что ради сына никогда не женится ни на ком. Он действительно, остался холостяком на всю жизнь, а сын вырос непутевым, опозорил отца и лишь недавно на Кавказе в стычках с горцами смыл кровью свой позор...