Доленго

Падлевский побледнел.

– Боже мой! Из бумаг можно узнать весь состав Центрального Национального комитета.
– Он взглянул на Шварце.
– Тебе нужно немедленно уехать.

– Бросить все на произвол судьбы?

– А будет лучше, если тебя схватят?.. К сожалению, мы тоже не можем обрадовать тебя приятными новостями, Зыгмунт. Жандармы и полиция не теряют времени даром... Ты, конечно, знаешь об аресте Домбровского. Сейчас охотятся за Брониславом...

– И за мной тоже, - поспешно добавил Авейде.

– Надо начинать дело, пока нас всех не переловят поодиночке. Идти на риск.

– На мой взгляд, - сказал Сераковский, - начинать дело надо тогда, когда все будет готово к восстанию.

– Что ты имеешь в виду?

– Прежде всего полную договоренность о совместных действиях с русскими, с петербургским комитетом "Земли и воли".

– В Варшаве такая договоренность есть, но Петербург еще не готов и просит отсрочки.

– Значит, нам не надо торопиться.

– Согласен!
– Шварце кивнул головой.
– Без союза с революционной Россией восстание обречено на провал!

– Когда мы были у Герцена, он тоже советовал воздержаться от преждевременного выступления, - сказал Гиллер.

Сераковский согласно кивнул.

– Искандер, как всегда, с нами, и это трудно переоценить! Поддержка Герценом свободолюбивых устремлений поляков - это поддержка Польши всей свободолюбивой Россией. Разве можно забыть его статьи в "Колоколе", его слова о том, что свободная Варшава - смерть для императорского Петербурга? Или его призыв к русским солдатам не подымать оружия против поляков, отстаивающих свою независимость? К его голосу прислушиваются многие русские офицеры. Андрей Потебня...

Падлевский перебил его:

– Этот благороднейший человек сейчас в Варшаве, и я часто вижу его. Он на нелегальном положении, но появляется всюду совершенно открыто - то в штатском платье, то в одеянии монаха или ксендза. Иногда он даже сталкивается нос к носу со своими бывшими сослуживцами по полку, но борода так изменила его...

– Герцен весьма интересуется Комитетом русских офицеров в Польше.

– ...тоже созданным Потебней. Очень важная организация, и ее значение трудно переоценить. Революционные офицерские кружки есть в Ревельском, Шлиссельбургском, Ладожском, Галицком, Смоленском полках, в ряде штабов, в артиллерийских бригадах, саперных батальонах - практически во всех войсковых частях, расквартированных в Варшаве и ее окрестностях. Несколько сот офицеров готовы идти с нами!

– А точнее?
– спросил Сераковский.

– Около трехсот.

– Не так и много, но большое дело часто начинается с малого. Русские офицеры в самом сердце Польши готовы бороться вместе с поляками за освобождение обоих народов - что может быть благороднее!.. Господа! Торжествующий взгляд Сераковското остановился по очереди на каждом.
– Вы читали напечатанный в "Колоколе" "Адрес русских офицеров" великому князю?
– Зыгмунт достал из внутреннего кармана сложенную вчетверо газету и развернул ее.
– Слушайте же! "Солдаты и офицеры устали быть палачами. Эта должность сделалась для войска ненавистью. Бить безоружных, преследовать молящихся в церквах, хватать прохожих на улицах, держать в осадном положении поляков за то, что любят Польшу, - с каждым днем больше и больше становится в глазах войска делом бесчеловечным и потому преступным"... И дальше: "Что станет тогда делать войско в настоящем его настроении? Оно не только не остановит поляков, но пристанет к ним, и, может быть, никакая сила не удержит его".

– Между прочим, русские и тот же Герцен против границ Польши до раздела 1772 года, - неприязненно сказал Гиллер, который все время не сводил с Зыгмунта мрачных, недружелюбных глаз.

Сераковский вспылил:

– А вы что, пан Гиллер, хотите из Польши порабощенной сделать Польшу поработительницу? Кто вам дал право присоединять к будущей свободной Польше губернии, населенные украинцами, белорусами, литовцами? Пусть эти народы распоряжаются собою согласно их собственной воле.

– Странно слышать такое от человека, который родился на правом берегу Днепра, - сказал Гиллер.

– На правом берегу Днепра, к вашему сведению, все же живут украинцы, а не поляки... Но не будем сейчас об этом.
– Сераковский успокоился и посмотрел на Падлевского.
– Ты считаешь, что Польша готова к восстанию?

– Если не вся, то по крайней мере - Варшава, - ответил Падлевский. Варшавское подполье создавал еще Домбровский, и это сейчас большая и организованная сила. Двадцать тысяч человек с заводов, мастерских, железной дороги, городская беднота, которой нечего терять. Люди истомились ожиданием, они рвутся в бой и требуют от Центрального Национального комитета решительных действий. Нельзя упускать момент. Они ждут сигнала!

– Я, конечно, подчинюсь воле большинства, - сказал Сераковский после долгого раздумья.
– Но очень прошу членов Центрального комитета не принимать слишком поспешных решений.

– Хорошо, Зыгмунт, - сказал Падлевский миролюбиво.
– Тебя вызовут в тот момент, когда ты будешь нужен.

– Через кого я получу вызов?

– Через нашего представителя в Петербурге... На этот пост мы думаем назначить Огрызко. Каково твое мнение?.. У него связи, опыт, и, главное, он вне подозрения!

– Я согласен, - ответил Сераковский.

Декабрь 1862 года выдался вьюжным и холодным. День за днем валил снег, и поезд, который шел из Варшавы в Петербург, запаздывал.

Сераковский впервые вез жену в столицу. Аполония была счастлива, ей нравилось все - отдельное купе, недавно отстроенные станции, смешной денщик Алексей. Сераковский называл его на "вы", каждый раз благодарил за малейшую услугу, жал руку, и это тоже нравилось Аполонии, которая тихонько и радостно посмеивалась над мужем.

Из Алжира он привез ей подарок - маленького божка из черного дерева. Его сделал и подарил Зыгмунту заключенный.

– И это все, что ты мне привез?
– лукаво спросила Аполония.

– Я привез тебе еще мою любовь, которая теперь не вмещается ни в какие берега... И еще четыре сундука с книгами, которые следуют за нами в багажном вагоне.

...Утром он был у военного министра. Милютин долго расспрашивал о его поездке.

– Могу обрадовать вас, Сигизмунд Игнатьевич, телесные наказания в армии доживают последние месяцы. Но государь хочет одновременно решить дело военно-пенитенциарных, а проще - исправительных учреждений, и тут нам крайне нужны собранные вами сведения. Генерал-аудитор с нетерпением ждет их... Да вот и он сам, легок на помине! Заходите, Владимир Дмитрич!

Директор аудиторского департамента Философов по-дружески протянул Сераковскому обе руки.

– Наконец-то вы среди нас. А мы чуть было не подумали, что вы покинете Петербург ради легионов.

Сераковский ответил со смехом:

– Еще нет, Владимир Дмитрич.

– О, не шутите! Царская милость и наша дружба задержат вас!

Они вышли от военного министра вместе.

– Коль вы выказываете ко мне свое расположение, - сказал Сераковский, - то, быть может, ознакомитесь с моей новой работой?