Доленго

– Мне необходимо срочно поговорить с вами, Николай Гаврилович. По возможности, наедине.

– Тогда прошу...
– Чернышевский открыл дверь в кабинет.
– Так что же случилось?
– повторил он.

– Вас хотят арестовать и сослать. Только что я об этом случайно узнал от генерала Кауфмана.

Николай Гаврилович ласково обнял Зыгмунта за плечи.

– Дорогой мой!
– Голос Чернышевского звучал грустно.
– Не далее как вчера вечером ко мне нагрянул фельдъегерь графа Суворова с поручением от своего патрона. Петербугский генерал-губернатор велел, конечно, сугубо конфиденциально, передать мне то же самое, что вы сообщили...

– Вот видите! Вам надо уехать за границу!
– перебил Сераковский.

– Но это невозможно, Зигизмунд Игнатьевич!

– А почему? Не дают заграничного паспорта? Паспорт можно добыть и без участия полиции! Нет денег - соберем!

– Спасибо! От всей души спасибо, добрый мой человек! Как это ни странно, граф Суворов...
– Чернышевский рассмеялся коротким смешком, граф Суворов предложил мне свои услуги и в этом щекотливом деле. Мол, паспорт обеспечим, даже проводим до самой границы, дабы с моей персоной не случилось никаких происшествий... И вы знаете, что я велел передать графу Александру Аркадьевичу? Что я категорически отказываюсь уезжать из России.

– Даже несмотря на грозящий вам арест?

– Да, несмотря на грозящий мне арест.
– Чернышевский помолчал.
– Ну подумайте, дорогой Зигизмунд Игнатьевич, как я могу бросить родину в то самое время, когда назревают такие большие, такие грандиозные дела! Накануне революции! Нет и еще раз нет! Я не могу жить вне России! Стать эмигрантом, обречь себя на вечное изгнание - выше моих сил. Нет, уж лучше в каземате, да в России... И вообще хватит об этом.
– Он зашагал по кабинету.
– Расскажите-ка о себе. Получили ли ответ от той милой девушки, которой собирались писать?

– Подучил, Николай Гаврилович. И весьма благоприятный.
– Сераковский попытался скрыть радостную улыбку, но не смог.
– Завтра еду в Литву, где вскоре надеюсь обвенчаться.

– Я очень, очень рад за вас, Зигизмунд Игнатьевич...

Последнее время Сераковский думал только об Аполонии. Всю зиму она учительствовала в селе близ Ковно, а теперь приехала на каникулы в Кейданы, к сестре. Она часто получала от Зыгмунта книги и восторженные неразборчивые письма. В одном из них он немного высокопарно предложил ей руку и сердце. Она долго, недопустимо долго не отвечала, проверяя его чувства к ней. Сераковский впал в отчаяние, не зная, что думать и что делать, как вдруг получил от нее коротенькую записку, сразу разрешившую все, - "Я согласна".

Зыгмунт хотел бросить дела и сразу же поехать в Литву, но мужественная и трезво оценивающая все Аполония написала, что время терпит, что нужно еще добиться согласия матери, которая не очень рада ее браку и даже (она не говорила об этом, но теперь признается) нарочно отправляла ее к сестре Юлии в Кейданы, чтобы помешать их встречам в Вильно.

Сейчас Аполония снова была в Кейданах. Он послал туда телеграмму может ли приехать?
– и получил ответ от другой сестры Аполонии Текли: "Ждем".

И вот он в маленьких провинциальных Кейданах, на берегу Невяжи, с развалинами древнего дворца Радзивиллов, среди покоя и такой устоявшейся ленивой тишины, что звук костельного колокола, призывающего прихожан к молитве, кажется громче орудийного залпа.

В первый же вечер они долго гуляли с Аполонией проселочной дорогой, по сторонам которой стояла рожь. В тишине было слышно, как от ветра сухо шуршат, соприкасаясь друг с другом, спелые колосья.

– Ты мне понравился с первого разу, еще тогда, - говорила Аполония. У тебя удивительное лицо, я бы выделила его из тысяч других... умное, решительное и при этом такое доброе. И эти глаза. Смелые и добрые одновременно... Ты ведь ничего не можешь скрыть от меня, я все читаю в твоих глазах... как по книге.

– Это опасно.
– Он счастливо улыбался, слушая ее.
– Ведь мне приходится хранить немало тайн, госпожа Полька.

– От меня?

– Нет, от военного министерства.

Он боялся, что докучает ей, рассказывая о петербургских делах, которыми все еще жил, о своих сослуживцах и друзьях, оставшихся в столице.

– Когда мы будем жить в Петербурге, ты их узнаешь и полюбишь.

Аполония слушала его недоверчиво, ей казалось странным, что он так говорит о русских в то самое время, когда в Варшаве и Вильно русские солдаты стреляют в безоружных поляков.

– Ты думаешь, они это делают по собственной воле?
– вопросом ответил Зыгмунт на ее вопрос.
– Может быть, сейчас у Польши нет более верных друзей, чем Герцен и Чернышевский.

Пока шли приготовления к свадьбе, Зыгмунт съездил в Вильно, чтобы повидаться с Калиновским и пригласить его в Кейданы. Кастуся дома не было, пани, у которой он квартировал, сказала под большим секретом, будто пан Калиновский часто ходит по деревням и говорит, что всю господскую землю надо отдать крестьянам.

– Это же пахнет виселицей! Такой хороший человек - и такие речи! Если вы не боитесь, то можете подождать в его покоях.

Калиновский вернулся под вечер усталый и встревоженный.

– Плохая новость, Зыгмунт. Арестован Чернышевский.

– Что ты говоришь? Какой ужас!

– Я только от Людвика. У адъютанта генерал-губернатора сведения точные. Из столицы...

– Да, конечно... Совсем недавно я предупреждал Николая Гавриловича... Советовал уехать за границу...

– И что же?

– Он наотрез отказался.

Свадьбу справили тридцатого июля, в воскресенье. Приехали ксендз Мацкевич, Калиновский, Станевич, братья невесты. Аполония была на диво хороша в своем свадебном наряде.

Хотя гостей собралось и немного, но достаточно для того, чтобы дом сестры "госпожи Польки" Юлии Беркман показался тесным. Праздничные столы накрыли в саду, под вишнями. На веранду, выходящую в сад, выкатили из зала рояль, и старая пани Далевская, вся в черном, несмотря на свадьбу дочери, села за инструмент, чтобы сыграть революционный гимн. Только после этого началось веселье.

Было несколько старых замшелых бутылок вина, присланных каким-то графом, знакомым Далевских.

– И никакого тебе молока, - сказал Сераковский, поглядывая на Яна.

– Да, молодость не забывается, Зыгмунт, - Станевич мечтательно вздохнул.
– Наши духовные пиры...

– Это было в Оренбурге, - пояснил всем Сераковский.
– Мы собирались тесным кружком, пили молоко и клялись, что отдадим жизни за свободу отчизны. И вот час близится...

– Не надо так, не надо!
– испуганно прошептала Аполония.