Долг

Все еще и сейчас вижу, как пригнал он косяк в аул. Воспрянули духом только что убитые горем люди. Как всегда при удаче, тут же нашелся хозяин вороного. Где-то отыскали серебром отделанную сбрую. А как преобразился сам вороной! Я уверен: восторги и радости ликующих людей передались и вороному и не менее их взволновали его. Кто знает, может, разгоряченный недавней скачкой конь смутно испытывал неведомую доселе торжественную радость. Лоснилась потом покрытая шерсть. Он горячился, пофыркивал на привязи, зверем косил пылающими глазами и возбужденно перебирал ногами. Быть может, мудрый инстинкт подсказывал ему, что с этого часа ожидает его другая жизнь. Он наверняка чувствовал, что отныне не будет плестись за овцами в сонной степи, что удел его, предначертанный судьбой, — быть великим скакуном. И он стал им. И во всех скачках — больших и малых — неизменно приходил первым, неизменно завоевывал первые призы. Таким образом, со вчерашним чабанским одром произошло чудо, отныне и навсегда он стал легендарный судьбой, — быть великим скакуном. И он стал им. «Вороным досточтимого Алия».

Итак, прежде чем открыть в себе редчайший дар природы, вороному так же, как нашему народу, пришлось пройти через неимоверные страдания и муки, долгое время влача жалкое существование чабанской клячи. Но, познав однажды великую радость призвания, он обрел высокое и прекрасное сознание собственного достоинства. Познание в себе неведомого ранее нового вдохновенного источника силы, скажем прямо, силы не для серого, нудного и буднично-однообразного труда клячи, а для священного порыва расковавшейся вдруг души, определяемого на языке искусства словом «творчество», вдохновляло Вороного на свершение изо дня в день великих подвигов.

Признаться, я уже испытываю некоторую неловкость: вместо делового разговора о существенной стороне современного литературного процесса, я, видимо, злоупотребляю вниманием терпеливого читателя, пространно рассказывая о судьбе некоего Вороного. Однако представляется мне, что проблема, поднятая журналом «Вопросы литературы», в чем-то явственно перекликается с той прекрасной историей Вороного, о которой я только что поведал. В самом деле, стоит нам, проявив терпение, немного вникнуть в суть дела, чтобы увидеть, как в основе двух судеб — вороного коня и нашего народа — лежит нечто роднящее, нечто общее и значительное. Лежит простая, но великая правда. Капризная судьба долгое время не благоволила ни к талантливому народу, ни к легконогому скакуну. Так уж получилось, что на долю славного коня выпала изначально жалкая участь клячи, которая так долго, понуро, изо дня в день, из года в год тенью брела за отарой овец. Так уже получилось, что долгие века все помыслы кочевого народа кружились вокруг бесчисленных родовых тяжб и дрязг, луже того, экстенсивный метод отсталого хозяйства изнурял народ, подтачивал, истощал силы, что, конечно, в свою очередь обручем сковало его духовные силы. Душевные порывы наших предков, в сущности, не выходили дальше привычных занятий: выпасов, летовок и зимовок, вследствие чего им пришлось во все времена оставаться в стороне от больших общечеловеческих проблем и стремлений. Узость интересов, отсталость и ограниченность патриархально-родового общества еще больше обостряли межродовые распри, усугубляя давно наступивший нравственно-духовный кризис. И в течение долгих веков происходившие в мире огромные исторические явления и социальные потрясения прошли как-то мимо нашего народа. К счастью, физическое и духовное насилие не могли убить жизнелюбия и жизнестойкости нашего народа, и он в многовековом своем стремлении к творчеству душевно не был надломлен. Затянувшиеся неблагоприятные социальные условия только задерживали это гордое и неумолимое стремление, приносящее подлинную свободу духа, который, как мы позже убедились, все-таки жил, бодрствовал, но как бы остановился, застыл где-то на своей изначально низшей ступени развития.

Тяжка была жизнь народа. Особенно тяжка была судьба его искусства. Однако вопреки всему это искусство в течение долгих веков подспудно, но упорно и настойчиво оттачивало свое высокое призвание. Поразительный расцвет его все назревал. Искусство народа жило внутри, своей невидимой жизнью, зрело под сердцем народа, откладывалось по крупице, по зернышку, накапливая все самое лучшее и ценное, что имелось в самом народе, тем самым набирая и наращивая огромные силы для мощного духовного взрыва в будущем. Наш народ, как тот вороной конь, терпеливо ждал своего звездного часа. Для Вороного этот звездный час наступил в самый критический момент — великий природный дар скакуна проявился в нем тогда, когда надо было во что бы то ни стало настичь и наказать обидчиков народа. А для нашего народа, особенно для взрыва и взлета его потенциальной духовной мощи, безусловно, послужила зарядом раскрепощающая сила Великого Октября.

Должно быть, в жизни как отдельной личности, так и общества в целом случаются такие часы высвобождения веками накопившейся энергии. И тогда-то, видимо, появляется у людей ненасытная жажда взять от жизни все необходимое и неуемная потребность отдать всего себя до капли. Такая жажда к жизни и такая страстная, доходящая до самопожертвования щедрость души пришли к нашему народу вместе со свободой. Благодаря ей вчерашний кочевой народ, еще отягощенный обычаями, привычками и предрассудками патриархально-родового строя, легко, безболезненно миновав целую общественную формацию, решительно повел свое пестрое кочевье к неведомым горизонтам нового социалистического строительства. Такой крутой поворот истории невольно всколыхнул степь, привел в движение застывшую в ней жизнь. Свобода, став достоянием народа, осознанной необходимостью, пробудила вдруг заглохшие источники его безграничной силы, энергии и многогранных возможностей. И этот расцвет оказал благотворное воздействие прежде всего на искусство народа, в особенности на его литературу. Сейчас, спустя шесть десятилетий, когда мысленно оглядываешься назад, нельзя не поразиться тому, что казахская литература, даже после поистине новаторской поэзии Абая, продолжавшая по-прежнему питаться живительными соками беспредельно богатого устного народного творчества, вошедшего в плоть и кровь кочевников, сумела, однако, очень скоро вырваться из привычных, и уже тесных рамок старой традиции. В ней зародилась неведомая прежде ей проза. Благодаря такому невиданному преобразованию, происходившему на земле казахов, в его социальной глубине родился великий художник. Родилось и его гениальное произведение. В эпопее «Путь Абая» Мухтар Ауэзов сумел впервые в казахской прозе проникновенно и масштабно воссоздать правдивую картину сложного многовекового исторического пути своего народа. Появление на свет многотомной эпопеи не только подняло родную литературу, в особенности ее молодой жанр, на самый высокий уровень современного художественного прогресса, но и определило магистральное направление всего ее дальнейшего развития. Поразителен в ауэзовской эпопее подлинный историзм, раскрывающий и отображающий мир и явления в их многогранном развитии, в их становлении. Отличия зрелой ауэзовской прозы от опыта ее немногочисленных предшественников сразу бросались в глаза. Большой художник показал главного героя своего романа — великого Абая и весь его напряженный духовный мир в органической взаимосвязи со сложным укладом патриархально-родового строя, в единстве с конкретными историческими условиями. Подходя к прошлому и настоящему не с узкоэтнических и узкоэтнографических, а с сугубо интернациональных позиций, он умел находить глубинные связи исторического и духовного бытия своего народа с человечеством и современностью. И это обеспечило казахскому роману почти на заре его зарождения столь широкое признание всесоюзного и мирового читателя. Он, роман, оказался созвучен диалектике нового национального развития казахов при социализме. Так же созвучен он был повышенному и обостренному вниманию народа к своему прошлому, к его ускоряющейся самоориентации в современном и будущем мире.

Думаю, глубоко и закономерно и то, что казахскому роману, как «Вороному досточтимого Алия», в одночасье ошеломившему всех, выпала великая честь и слава. Несмотря на ощутимое запоздание на старте, он уверенно наверстал упущенное, внося ощутимый вклад в умножение достоинств родной и многонациональной советской литературы. По моему глубокому убеждению, после знаменитой ауэзовской эпопеи казахской литературе и в будущем будут сопутствовать самые яркие удачи именно в этом жанре. Это вполне закономерно: наиболее талантливые представители казахской литературы, особенно послевоенное поколение, с большим энтузиазмом и самоотверженностью изучают и перенимают творческий опыт Ауэзова, опыт отечественной и мировой романистики. Смею заметить, что уровень духовного развития любой нации, прежде всего зрелость ее литературы, чаще всего определялись жанром романа. Как убеждают нас история и опыт литературы разных эпох, вся накопившаяся в течение многих веков безмерная психологическая, нравственная, драматическая и социальная нагрузка в бесконечной борьбе и вечной устремленности человека к познанию и постижению тайн мира под силу только романному жанру, этому, я бы сказал, универсальному рупору истории человечества. Потому молодое поколение казахской литературы воспринимает жанр романа как главный плацдарм для успешного художественного освоения многопластовой, насыщенной историческими событиями современной действительности. Молодые талантливые романисты (к сожалению, их у нас пока мало) пробуют свои силы не только в жанре романа, но — что особенно важно — ведут интенсивные и небезуспешные поиски, упорно и настойчиво стремясь к тому, чтобы возрастающий исследовательский пафос интеллектуализма и социальная направленность романа естественно вырастали из пластической картины эмоционально воспринимаемой действительности. Так, роман способствует гармонизации сложной духовной жизни современника, углублению его гуманистических чувств. Не сомневаюсь в том, что столь серьезные поиски молодых в будущем не однажды увенчаются успехом.

Реальная практика литератур, освобождающихся от векового гнета и бесправия континентов — стран Азии, Африки и Латинской Америки, практика нашей многонациональной советской литературы убеждают в том, что жанр романа на данном этапе отнюдь не переживает ни социального, ни художественного кризиса. Наоборот, как свидетельствует развитие этого жанра во всех развивающихся странах, роман обнаруживает свои неисчерпаемые возможности в осмыслении собственного достоинства и исторической значимости свободных людей и народов, активно вовлеченных в духовный акт созидания. А что касается тех коренных изменений, которые претерпевает на наших глазах сегодняшний роман, то они продиктованы политической и нравственной атмосферой нынешнего мира.

История человечества всегда была историей непримиримой борьбы добра и зла. Но никогда эта борьба не знала столь глобального размаха и ожесточенного накала, как ныне. Человечество, как нам известно, не раз находилось на грани войны, не раз переходило эту грань. Но ныне война чревата всемирной катастрофой. И это придает всем социальным и нравственным поискам сегодняшнего дня особое значение и остроту. Какая же роль принадлежит роману в этих мучительных исканиях современного человечества? Вот о чем следует поразмыслить, когда мы ведем откровенный разговор о романе.

И опять старушка память неназойливо подсказывает мне наше не столь уж давнее прошлое. Извечный размеренный ритм степи укачивал седока на горбах верблюда, настраивая на беспечный лад жизнь неведомых теперешнему поколению наших далеких предков, и сами они тоже не особенно старались ускорять раз и навсегда, казалось бы, заданный темп кочевой жизни, и так же, как их предшественники, ложились рано, вставали поздно. Даже разбойничий набег на близлежащий аул не всегда тревожил соседа. Самая страшная беда и та, случалось, обходила стороной, минуя если не одно, так другое зимовье кочевника. Таким образом, в беспредельной степи в любых критических ситуациях удавалось кое-кому уцелеть, притаившись в спасительном укрытии какого-нибудь оврага или холмика. Подобные случайные шансы на спасение аула или рода, видимо, немало способствовали тому, что за многие века выработалась особая психология у степняка-скотовода — спокойно-благодушная, созерцательная, с упованием на волю всевышнего. Должно быть, суть этого психологического склада выразилась в речении предков: «Бог смилостивится — ив пожаре камыш уцелеет». Движимые заботой о благополучии лишь своего очага, лишь своего отчего крова, даже самые отважные джигиты в своих крылатых мечтах, порывах души и думах редко выходили за пределы идеалов предков, подобно стреноженному коню, упорно кружась из года в год, из поколения в поколение по старой протоптанной стезе вокруг своего аула, вокруг мелких интересов сородичей, соплеменников, родных и близких, невольно замыкаясь в узком мирке собственного покоя и мнимого благополучия и при этом всегда рассчитывая на случайный шанс, на слепую судьбу, на привычный казахский «тауекел», собрата русского «авось», — словно тот камыш, пусть опаленный, но все же уцелевший во всепожирающем пожаре. Если даже большое горе — война или мор — обрушивалось вдруг на родной край, всполошив всех и вся вокруг, многотерпеливый степняк и тогда искал и находил успокоение, утешая себя извечной дедовской мудростью о якобы безмерной шири под божьими небесами, где при желании всегда можно находить укромный уголок в этом неспокойном мире. И степняк спешно седлал коня, навьючивал скудный свой скарб на горбы верблюдов и отправлялся на поиски спокойной жизни. Так складывалась психология кочевника при старом мире.

А ныне... ныне, в эпоху научно-технической революции, когда расстояния перестали быть помехой для общения, когда народы всего света пришли в движение, все в этом мире вдруг перемешалось, как перемешиваются реки, впадая в море, сливаясь в единый могучий поток. В век космических кораблей и современных реактивных самолетов, опережающих скорость звука, наш земной шар, утратив в понятиях людей прежнюю беспредельность, разве не сузился до величины школьного глобуса?

Итак, научно-техническая революция удесятерила темп жизни. Довела огромный мир до привычных размеров родного очага. Сблизила людей с разных концов планеты. Сблизила их судьбы. Если еще недавно можно было, подобно нашим предкам, ограничиваться думами и заботами о благополучии и покое лишь своего национального очага, то ныне, как убеждает нас сама действительность, сердца людей в разных уголках земного шара, озабоченные глобальным вопросом эпохи, все чаще бьются в унисон, ибо все надежды и тревоги, радости и горести будущего становятся все более общими и неделимыми.

Итак, стремления народов всех континентов сейчас сосредоточились на одной главной жизненной цели, которая настоятельно предполагает дружбу, единство и мир во всем мире. Ни один здравомыслящий человек, если дорога ему жизнь на земле, в наш век, в век опасности ядерной войны, не вправе отгородиться от остального мира глухой стеной, надеясь тепличным способом взлелеять свое крохотное счастье. Ныне, когда опасность такой ужасной войны нависает над миром и всеобщая катастрофа не является больше отвлеченным понятием, неким мифом, современный человек, начиная новый день, не может беспечно радоваться тому, что сегодня он жив, что возле его жилища не рвутся снаряды. При наличии такого смертоносного оружия ни у кого, ни у одного живого существа не будет шансов уцелеть по милости божьей, подобно тому сохранившемуся на пепелище камышу. Всеобщая опасность, стягивая судьбы всех людей в один тугой узел, ставит сейчас перед человечеством во всей его наготе неумолимый вопрос о самом его существовании. И в этой ситуации каждый честный художник, исполненный гражданского долга, обязан стремиться стать, как того требовал Абай, не сыном своего отца, а сыном всего человечества. Только тогда, только в этом случае каждого из нас будут волновать не просто мимолетные увлечения, не сиюминутные страсти, а судьбы человечества во всем его неохватном объеме. И только с этой позиции, с позиции гражданского долга, судьба отдельной личности, взволновавшая нас как писателей, предстанет в неразрывной, диалектической связи с судьбой всех людей под единым небом, и потому за мечтой и стремлением одного человека так живо и явственно будут угадываться мечты и стремления целого человечества. И тогда независимо от того, какую тему избрал художник, он сможет взволнованно поведать о великом порыве, высоких побуждениях и благородстве души человека. Такова, на мой взгляд, идейно-социальная направленность романа в современном мире.