Долгая дорога домой

Бес сориентировался мгновенно — понял, что пулеметчик противника не станет стрелять по своей машине, он не знает, что машина захвачена. Развернув «Виккерс», он полоснул по машине противника длинной очередью и по искрам рикошетов понял, что попал. А не попасть было невозможно, сотня метров — для пулемета это не расстояние. В конце длинной очереди взорвался бак, машины здесь были бензиновыми, но не так, как показывают в синематографе — страшный взрыв, море огня. Просто глухо грохнуло, и занялось пламя.

Кто-то подбежал к машине.

— Быстро сюда! Бегом!

Стрельба прекратилась так же неожиданно, как началась — просто все стихло. В нескольких десятках метров от них занималась пламенем, разгораясь, машина, призрачные отблески пламени танцевали в ночи, освещая всю сцену действия изменчивым, каким-то сумрачным светом. Как только закончилось, Вадим сразу поднял голову и осмотрелся. Слева от него кто-то лежал и стонал.

— Быстро сюда! Бегом!

Их спаситель подхватил за руку девчонку, потащил к машине. Сам Вадим вскочил, готовый бежать, и тут вспомнил о том, что он теперь отвечает не только за себя.

— Вставай!

Жирный странно дернулся и застонал еще громче.

— Ты что, ранен?

— Нет…

— Вставай!

— Я боюсь…

И захныкал — только тут Вадим понял, что жирдяй не стонал, он хныкал, как девчонка. Сам он помнил, как последний раз плакал в семь лет — после того как отец выпорол его за вранье. Это были злые и досадливые, душащие слезы, притом, как и подобает настоящему сибиряку, он не ощутил ни раскаяния, ни осознания своей вины — просто он разозлился и на себя, и на отца, такая уж сибирская натура, в Сибири никогда не было ни покорных, ни послушных людей. Потом отец еще не раз его порол, но он больше никогда не плакал, а часто потом с вызовом, специально, делал то же самое, за что его предыдущий раз выпороли. Единственное, чего Вадим боялся — так это исключения из скаутов, почему-то ему казалось, что быть отвергнутым обществом, такими же, как он, пацанами — страшнее этого ничего нет. Но, будучи скаутом, не раз попадая с пацанами в самые разные ситуации, он ни разу не видел, чтобы кто-то из них ревел. Он помнил, как в прошлом году Гошка упал с обрыва, чудом остался жив, сломал руку, ногу, несколько ребер, но когда его несли на плащ-палатке, он не позволил себе заплакать. А тут…

— Вставай, быстро!

— Быстро в машину!!!

Двигатель уже работал, и Вадиму вдруг показалось, что сейчас уедут без него.

— А ну вставай, трус!

Чтобы придать весомости словам, он схватил жирдяя за шиворот и рванул на себя, а ногой поддал по ребрам. Считалось бесчестным бить лежачего, но он просто не знал, что еще делать.

— Ты чо?

— Вставай! Пошел!

Так, за шиворот, Вадим потащил к машине того, за кого теперь он отвечал. Это был первый в его жизни опыт, когда он отвечал не только за себя и не только за такого же, как он, скаута, но за более слабого, за гражданского. Опыт — не сказать, что удачный, но все же лучше, чем никакой.

Через несколько лет Вадим, тогда уже лейтенант русской армии Островский, вспомнит именно этот момент, почему-то именно он придет ему в голову, прорвется через все преграды памяти, когда сама его жизнь будет висеть на волоске. Это будет многим позже, совсем в другой стране и при других обстоятельствах. Находясь в одном из последних поднявшихся с земли вертолетов над горящим городом, он будет вести огонь из бортового пулемета, стараясь увидеть и уничтожить врага, прежде чем враг уничтожит их. В десантном отсеке будет сильно пахнуть дымом и страхом, вертолет будет здорово трясти, а рядом будут другие солдаты, люди не его крови, не его веры и не его нации. Но он будет сражаться на их стороне, как сражался все предыдущие дни, и сражаться с такой же самоотверженной яростью, с какой он сражался бы за Россию.

Но все это будет потом. Много позже.

* * *

Пулемет был в какой-то степени лучше автомата, в конце концов, это скорострельная авиационная спарка, установленная на автомобильной турели и способная в считанные секунды выплюнуть в противника сотню пуль. Но Бес не знал про эти пулеметы ничего — ни как за ними ухаживать, ни какие патроны находятся в лентах, где они куплены и как хранились. Поэтому, по здравом размышлении, он оставил пулемет в покое, взяв основным оружием свой автомат, в надежности которого не сомневался.

Только сейчас он понял, в какое дерьмо они влезли. Вдвоем с Арабом они ушли бы с девяностадевятипроцентной вероятностью. Малая группа — это не так плохо, она мобильна, маневренна, малозаметна. Но теперь… он видел, как лежал на земле и хныкал тот пацан, и знал, что переход в горах толстяк не выдержит.

Но и бросить его он не мог. Изначально группы спецназа задумывались как группы одноразового использования с основной задачей — охота за мобильными пусковыми установками ракет противника. При этом эксфильтрация, отход с вражеской территории не предусматривался, они должны были найти установку и навести по ней удар. Либо уничтожить ее — и самим погибнуть при этом. Навести удар — значит, скорее всего, это будет удар тактическим ядерным оружием, шансов уйти нет.

И даже на такие задания, пока учебные, понарошные, но все знали, что в любой момент они могут превратиться в боевые, — находилось много добровольцев.

В конце семидесятых концепцию применения войск специального назначения радикально поменяли — теперь они должны работать в глубоком тылу противника длительное время, разлагать его тыл, уничтожать объекты особой важности с помощью ранцевых ядерных и обычных фугасов, передавать разведданные, организовывать саботаж и сопротивление. В этом случае — требовались высококвалифицированные специалисты, способные выживать в тылу противника длительное время. Им следовало по возможности возвращаться назад, ибо такого специалиста готовят долго, несколько лет, и использовать его для одноразовых заданий — расточительно. Сейчас любой оперативник специальных сил, как и любой солдат-общевойсковик знали: армия сделает все, чтобы спасти вас, где бы вы ни оказались. Совершенно недопустимо оставлять врагу хотя бы одного солдата. Нельзя бросать своих — это одно из правил, выбитых на скрижалях, правил, помогающих армии существовать и выполнять боевые задачи. Этот правило распространяется не только на солдат, но и на гражданских. Любой подданный Российской империи и его самодержавного монарха вправе рассчитывать на помощь и покровительство государства и Его Величества где бы то ни было. Если, когда они сюда шли, Бес задумывался над тем, правильно ли они поступают, нарушив приказ, то теперь, когда дети были у них, он без раздумий положил бы жизнь для того, чтобы их спасти. Но он мыслил трезво и объективно, он сам в свое время видел тренировочный лагерь, сам тренировался в нем и становился свидетелем того, как его ровесники подходили и звонили в колокол, поскольку не в силах были выдержать то, что с ними происходило. Он помнил, какими они были и почему сошли с дистанции. И он видел, что один из троих спасенных ими — не пройдет, он из тех, кому нужен колокол под рукой.

Но колокола не было. И он должен пройти. И они все должны были пройти. Теперь их пятеро, и судьба каждого из них зависит от остальных. Или они все вместе пройдут — или они все вместе здесь останутся.

Еще один внедорожник выскочил слева, пулеметчик был готов, но он не ожидал увидеть в качестве цели такую же машину стражи. Пулеметчик замешкался всего на секунду, решая, стрелять или не стрелять — для Беса достаточно было и этого. Ослепительная трасса — в приборе это виделось именно так — уперлась в грудь пулеметчика, палец привычно дожал спуск, и две пули отбросили парня назад, еще несколько угодили в пулемет, выводя его из строя. Последние — сколько успел, вбил в моторный отсек, стараясь сделать невозможной погоню…

* * *

…По ночам стоянку для большегрузов охраняли несколько малишей с оружием, из племен, живущих неподалеку. Их можно было убить, но ни Араб, ни Бес не стали этого делать. Поступили иначе — резко, с сигналом, с включенными на дальний свет фарами затормозили у самых ворот. Фары должны был ослепить стражников, чьи глаза привыкли к ночи, сигнал делал обстановку еще более нервозной. Машина принадлежала стражникам, по ней нельзя было открывать огонь — малиши и не открыли. Вместо этого — двое, в том числе и их амер — вышли разобраться. Остальные — кто был на территории, кто остался у ворот, но для русских офицеров это были не противники. Афганцы совершенно не умели драться, рукопашный бой никогда не культивировался у этого свободолюбивого народа, которому никто никогда не запрещал иметь холодное и огнестрельное оружие ^[43]. Поэтому разобраться с афганцами для Араба и Беса не составило никакой проблемы. Первых вышедших к ним они ослепили старым дедовским способом — смесью перца и табачной пыли, которую насыпали в маленький флакончик из-под сердечных таблеток и носили всегда при себе. Пока малиши судорожно пытались прийти в себя, чихая и заливаясь слезами, оба офицера бросились к караулке, выведя из строя и повязав остальных пятерых так быстро, что никто не успел ничего сделать — ни поднять тревогу, ни выстрелить. И вернулись к первым, только что прочихавшимся…

Связанных афганцев положили под небольшим навесом, со сложенным из камней ограждением, который и служил им караулкой. На всякий случай обыскали, и все найденное оружие, огнестрельное и холодное, Араб, размахнувшись, закинул подальше за ограду. Им нужно было всего несколько минут, чтобы добраться до своей машины и уехать отсюда, а после этого все происходящее не будет иметь значения. Никакого.

— Я за машиной…

— Добро, — отозвался Араб, его уже начал потряхивать адреналиновый «отходняк» после боя. Надо было кое-что выяснить…