Долгая дорога домой

Капитан тем временем расстегнул кобуру, машинально хлопнул рукой по ствольной коробке автомата, проверяя, на месте ли он и как висит. Он служил в городе дольше, чем эти желторотые птенцы под его командой, и знал, насколько могут быть опасны ночные улицы Джелалабада. Шармута могла быть отвлекающим маневром для тех, кто зачем-то захотел рассчитаться с людьми принца Акмаля. Недавно люди принца совершили налет на большой склад, конфисковали много товара у торговцев, которые пытались утаить от принца часть прибыли — и за это потеряли все. Склад этот принадлежал людям из племени Африди, бо#льшая часть которого жила по ту сторону границы. Это были очень опасные люди, они поднимали восстания с той стороны границы, неспокойно было и с этой. У них имелось даже собственное оружейное производство ^[37]. Самое плохое то, что среди людей Африди были не только боевики племенного ополчения, но и настоящие террористы, умеющие проводить акции в густонаселенных городских районах — не раз и не два они взрывали полицейские участки и колонны в Пешаваре и даже в Равалпинди. На месте принца Акмаля капитан бы поостерегся бросать открытый вызов Африди и просто потребовал бы с них штраф. Но принц был на своем месте — за толстенным бетоном стен и оградами с датчиками движения, а капитан был на своем — на темной и опасной ночной джелалабадской улице.

Капитан, осторожно подойдя к шармуте, чуть пихнул ее ногой. Ему не нравилась паранджа — под ней легко спрятать оружие или того хуже — взрывчатку.

— Что ты говоришь, женщина?

— Убили! Убили! — провыла Сорейя, чуть не лишившаяся рассудка от страха.

— Кого убили? О чем ты говоришь, женщина! Я теряю терпение!

С этими словами капитан пнул шармуту ногой чуть сильнее.

— На базаре убили!

— Кого там убили? На каком базаре!?

— Убили! Убили!!!

Раздраженно капитан еще раз сунул шармуте ногой, понимая, что теряет время.

— Муртаза, грузи эту проклятую Аллахом тварь в машину. Поедем к рынку, там и разберемся. Султан, объяви тревогу, передай — куда мы следуем. Подозрение на убийство у рынка.

Малограмотный сорбоз ^[38]так и передал дословно — убийство у рынка. При этом не уточнил — у какого, а рынков было два. В результате — это сильно помогло русской ударной группе, распылив силы противника.

* * *

Бес хлопнул Араба по плечу — на месте, прикрываю. Араб двинулся вперед, наклонился над омерзительно воняющим телом Гульбеддин-хана. Распахнул халат сверху — и сдернул с шеи толстую золотую цепочку с ключами на ней. Больше она этому жирному уроду не понадобится.

Первоначально Араб выбрал неверное направление — сунулся туда, откуда вышел Гульбеддин-хан. Оказалось, что это подсобное помещение, заставленное мешками, коробками, ящиками с бутылками — там же был угол с ножом и перекладиной с мясными крюками, чтобы вешать туши. Омерзительно воняло, вся стена в том углу была забрызгана кровью.

Антисанитарная обстановочка…

Вернувшись, Араб показал на пальцах — ничего, потом тронулся к другой двери, к той самой, куда его проводили в первый раз, и где был кабинет Гульбеддин-хана.

Вадим твердо решил бежать. Даже один, но бежать. Сидя здесь, он ничего не изменит — потом можно будет улучить момент и вернуться за остальными.

Их держали со связанными руками в помещении, видимо, специально предназначенном для содержания рабов. Голые стены, зарешеченное окошко под самым потолком и обитая сталью дверь, замыкающаяся на засов снаружи.

На третий час усилий Вадиму удалось выскользнуть из петли, связывающей руки, — здесь не умели вязать узлы, да и веревка была какая-то примитивная, мохнатая. Жиртрест тем временем сидел у стены и с периодичностью раз в полчаса принимался ныть.

— Давай развяжу…

— Накажут…

— Так и так накажут! Я уже развязался. Поворачивайся.

Жиртрест неуклюже повернулся, на то, чтобы избавить его от веревки, Вадим потратил меньше минуты.

— Ты скаут? — вопрос был принципиально важен, потому что скауты сдают физнорматив. Без физнорматива — хреново.

— Нет.

— Сокольской гимнастикой ^[39]занимаешься?

— Нет, я в фитнесс хожу. С мамой…

— А что жирный такой?

— Обмен веществ…

Вадим даже заскрипел зубами от досады, и жиртрест испуганно отшатнулся от него.

— Ты что?

— Ничего… За сколько километр пробегаешь?

— Не знаю.

— То есть как — не знаю? Ты что — в гимназии не учишься?

— Учусь. В лицее ^[40]…

— И что там у вас — физры ^[41]нет?

— Есть.

— А тогда почему не знаешь?

— Мне доктор, мамин сердечный друг, освобождение от физвоспитания выписал. Из-за сердца….

— В самом деле сердце больное?

— Не знаю. Нет, наверное.

Вот тут Вадим не сдержался — завыл, отчего жиртрест опять испугался.

— Ты из Сибири? — робко спросил он.

— Да. А что?

— Мама говорила, что вы все там сумасшедшие.

— Это твоя мама сумасшедшая!

— Не говори так про нее!

Неловкую попытку ударить Вадим без труда отразил, но впервые в его взгляде проскользнуло уважение к его невольному собрату по несчастью. Первый раз тот поступил, как некое подобие мужчины.

И все-таки он не понимал. Он был еще мал, чтобы понимать и решать какие-то взрослые вопросы и тем более иметь свое мнение по такому вопросу, как воспитание детей. Но видя перед собой это не пойми что, он впервые понял, почему мать с такими скандалами и даже угрозой развестись не пускала его в Москву учиться, на чем настаивал отец. Видимо, она не хотела, чтобы он стал вот таким…

Сибиряки, как и арабы, сильно отличались от коренных русских центральной России и Поволжья, хотя происходили от них. Сибирь все еще мало населена, между огромными городами и исполинскими комплексами по добыче природных ископаемых тянулись версты и версты тайги, где можно было идти целый день — и не встретить ни одного человека. Добавляло сибирякам своеобразия и то, что в Сибири испокон века жили разные арестанты и ссыльнопоселенцы, а также прятались от властей староверы, до тех пор, пока староверы не сбросили ненавистное никонианство в помойку истории. В результате — в Сибири, как в плавильном котле, выплавился совершенно особый народ, о котором многие говорили «крепче стали». Эти люди не слишком уважали закон, не бросали своих, имели собственое мнение и готовы были отстаивать его до посинения. Они были предельно самостоятельны, оборотисты — бо#льшая часть миллионщиков в России происходила из купцов-староверов — и всегда готовы постоять за себя. Они охотно служили в армии, потому что считали это долгом и полезным в последующей жизни. Они всегда, даже имея превосходное жилье в мегаполисе, старались купить какую-нибудь заимку в лесу, за городом — и не разводили там огород, как русские, а просто уезжали туда и жили в тайге, среди деревьев, охотясь, рыбача, собирая грибы и ягоды. Сибиряки были особым народом — и Вадим был достойным его представителем.

Подарком на семилетие Вадима стала малокалиберная винтовка, записанная на отца. Он не слушался ни отца, ни мать и дважды убегал. Он не испытывал особой тяги к учебе — хотя учился неплохо, без двоек и почти без троек. Не раз и не два они с пацанами на выходные садились на струнник ^[42]и убегали в лес, чтобы жить там, как Робинзоны. Ему давно не нужны были взрослые, чтобы принять решение.

Но сейчас он не мог его принять. Он уже понял, что находится в чужой стране, и это крайне осложняло попытку побега. Если бы он был на родине то ему всего-то понадобилось бы добежать до первого полицейского или военного. Да просто до любого взрослого. Но в чужой стране, где торгуют рабами, ему надо скрываться, ему надо обмануть погоню, понять, где находится Россия, и идти туда. Русским здесь доверять нельзя, тот русский видел его — и ничего не сделал. Можно будет разузнать, где здесь бывают русские, и понаблюдать за ними, чтобы понять, что от них можно ждать. Возможно, ему удастся украсть лошадь — как и любой скаут-разведчик, он знал, как обращаться с лошадью. Или, может, попадется какое другое верховое животное — наверное, им править не сложнее, чем лошадью. Возможно, ему удастся украсть машину и проехать какое-то расстояние — хоть он был мал для получения прав, но за руль его отец уже сажал. Он трезво оценивал свои шансы и знал, что они есть. Но только если он будет один, а не с этим.