Долгие ночи

Мгновение — и ястреб камнем упал вниз. Через секунду он снова появился и с добычей в когтях медленно полетел к горам.

— Я никогда не верил ни тому, ни другому, — сказал Берс. — Ради спасения своей шкуры они способны продать родную мать. Таков же и Шахбулат. А Нуркиши смотрит ему в рот. Знаю, мулла Багало ненавидит русских, а это еще хуже. Стоит ему кинуть подачку, как тут же потеряет голову. Я говорил раньше и повторяю сейчас: большинство наших бед произошли по вине целого ряда представителей духовенства. И я нисколько не сожалею, что прошлой зимой многих из них отправили в Сибирь.

— Ты не совсем прав, — возразил Арзу. — Народ верит в Бога, а раз так, то только духовенство может организовать народ и повести его на борьбу.

— Ошибаешься. Духовенство, газават уже привели нас почти что к гибели. Так разве можем мы доверить теперь судьбу народа этим людям? Практически они понятия не имеют о том, что происходит в мире! Они оторваны от жизни. Их знания и мировоззрение покоятся на молитвах. Они могут звать лишь к газавату или к примирению с властями. Причем и в том, и в другом случае они преследуют одну цель: лишь бы им самим было тепло и сытно.

— Тогда военное дело мы возьмем в свои руки, а духовенство пусть занимается укреплением религии и законов шариата. Шариат — это дисциплина. А народу без дисциплины не обойтись. Но в наши ряды может встать любой, безразлично, какого он племени или веры.

Берс засмеялся.

— Арзу, ну разве допустят нечто подобное все твои муллы и хаджи? Плохо ты их знаешь! Ведь благодаря им наш народ и считает христиан виновниками всех своих несчастий, а значит, и олицетворением зла.

— Э нет, ошибаешься! Знаешь ли ты, сколько беглых русских солдат сражались вместе с нами против царских войск? Да как сражались! Дай Бог так каждому из нас! Отступили вместе с нами в Гуниб и бились там до последнего вздоха. — Арзу все больше распалялся, чувствуя за собой верх в споре. — Разве не русские солдаты учили нас стрелять из пушек, а? Что ты на то скажешь?

Ведь приняли же этих солдат-иноверцев.

— Хорошо, пусть будет по-твоему. Возможно, в чем-то ты и прав, — устало согласился Берс. — Но назови мне хотя бы одного муллу из равнинных аулов, который от чистого сердца пойдет вместе с нами. Причем чтобы народ ему поверил. Да не найдешь ты таких. Власти нагнали на них страху.

Арзу замялся.

— Тут подумать надо, — сказал он. — Сразу вот так и не ответишь…

— То-то… И я долго думал. Но представь себе, напрасно. Люди, особенно с прошлой зимы, в любого муллу потеряли веру. А сколько, по-твоему, нам их потребуется?

— Восемь, не менее.

— Вот видишь. А что, если мы объявим тебя шейхом? — рассмеялся Берс, хлопнув по плечу Маккала.

— Ты шутишь, а у меня такая мысль давно уже вертится в голове,

— серьезно сказал Арзу. — Чужих шейхов у нас было предостаточно. Пусть теперь свой будет.

— Да перестаньте! — махнул беспалой рукой Маккал. — До шуток ли сейчас.

— Какие же тут шутки, — заговорил серьезно Берс — Ты и будешь нашим духовным лицом, коль уж обойтись без них невозможно.

Совершишь паломничество в Мекку, купишь там десятиаршинную чалму, зеленый халат, по пути прихватишь и турецкую феску. Вот ты и готовый шейх. Насчет денег можешь не беспокоиться.

Как-нибудь дорогу оплатим. Что скажешь, Арзу?

— Да я согласен продать свои последние шаровары и дать Маккалу денег на дорогу.

— Смейтесь, смейтесь, — скривил губы Маккал. — Виноваты в том, к несчастью, мы сами. После шейха Мансура и Бейбулата у нас никого из своих не было. Приходит кто-то чужой: вор ли, нищий ли, мы его чуть не на руках носим. Делаем их шейхами, имамами… Но самое страшное, что это по вине некоторых из них погибли наши люди. Причина? Наша общая глупость…

Маккал всегда возмущался, когда речь заходила о духовных отцах, но таким непримиримым Арзу видел его впервые. Берс, чувствуя правоту Маккала, одобрительно кивал головой.

— Только уточним, Маккал. — Поднял руку Берс — В борьбе против угнетателей нельзя делить людей на племена и нации. Кто верен делу свободы — нам друг, кто за рабство — враг. Какой бы веры он ни был, к какой бы национальности ни принадлежал.

Помнишь, я рассказывал тебе, что когда венгры поднялись на борьбу за свою свободу, с ними оказались почти все народы Европы?

— Это другое дело, Берс. Мы тоже не делили людей ни по национальной, ни по религиозной принадлежности. Мы принимали, как родных братьев, всех угнетенных, всех изгнанных со своей родины: русских, грузин, осетин, кабардинцев, черкесов и многих других. Но я-то имею в виду совсем иное. Я говорю о честолюбивых людях, которые не думают ни о нашем народе, ни о своих народах. Они ищут таких глупцов, как мы. Они знают, что мы не уважаем себя, а потому приходят и садятся к нам на шеи. А мы? Мы даже помогаем им сесть поудобнее.

— Сами себя не уважаем, — повторил еще раз Маккал. — Другие это видят и используют нас, прости за сравнение, как стадо баранов. Любого проходимца мы принимаем за шейха только потому, что он знает наизусть короткую суру из Корана. И вот уже мы его кормим, поим, одеваем, лелеем, носим на руках. А что мы сделали со своим Мансуром?..

— Нельзя, нельзя, друзья мои, всех загонять в одну саклю.

Среди них были и честные люди, которые искренне боролись вместе с нами за дело народа, как против самого царя, так и против того же Шамиля.

— Мало их было, — сказал Маккал. — А было бы больше, если бы мы сумели уберечь их. Повторяю, мы не научились еще уважать друг друга. В нас укоренились низкая зависть, вражда. Если бы народ наш был сплоченным или если бы у нас были мудрые, всеми уважаемые вожди, мы давно положили бы конец всей этой неопределенности и либо сбросили эту несправедливую власть, либо примирились с ней. А у нас ни то и ни другое.

— Нам не оставалось ничего другого. Так воспитало нас последнее столетие. Народ уже потерял счет годам, в течение которых воюет с чужеземцами. Волей-неволей приспосабливаешься к условиям. Каждый старается выжить, причем не особо разбираясь в средствах. Лишь бы выжить.