Долгий путь к себе
Шрифт:
На крепостных стенах, как паутина, клочьями висел туман.
— Сонное царство, — сказала вслух пани Ирена и зевнула.
Огромные деревья старого кладбища укрывали древние склепы.
«И они тоже мыкались, подличали, хитрили, чтоб добыть почести, деньги, поместья», — подумала и улыбнулась снисходительно.
У нее было большое преимущество перед сильными мира, мира минувшего — она была живая. Она была красивая. Она хотела впредь жить богаче и щедрей, чем ее родители. Она хотела слуг, драгоценностей, дворцов. Она захотела всего этого тотчас, и слезы горчайшего нетерпения задрожали у нее на ресницах. Ведь все это имеет ценность, когда ты молод, надо спешить, спешить… А на пути к цели — Хмельницкий. Можно
Возле лавки грустного еврея, носатого, лопоухого, еврейка-мама спорила с еврейкой-дочкой. Мама — не обойти не объехать — маленькая, красная, охала и причитала, словно ее обобрали. Дочка, тоненькая, как козочка, с лицом удивительно бархатистым и матовым, с глазами умницы и печальницы, едва слышно говорила «нет» и трогала рукою нежно-розовую ленту, тогда к а к мама желала для нее ярко-зеленую или столь же яркую алую.
Лавки в торговом ряду были скромные, и богатые, и очень богатые. Одни покупатели пришли купить, другие — поглазеть на товары и друг на друга, узнать, что свершилось за ночь в городе и во всем Божьем мире. Были и такие, кто явились на люди показать лишний раз вошедших в возраст своих отпрысков и заодно свой достаток, а потому одетых, как на королевский прием.
«Неужели эти люди не подозревают даже, что бочки с порохом подняты из подземелий и фитили зажжены?» — думала пани Ирена, озирая с недоумением беззаботную жизнь города.
Она вернулась в гостиницу, и тотчас в ее комнату постучал слуга, посланный за Ханоном Михелевым.
Ханон впорхнул райской птичкой, залепетал слова любви, но пани ухнула на него ушат ледяной воды:
— Я приехала в Немиров, перенеся ужасную весеннюю дорогу и заплатив за рискованные переправы кучу денег, приехала с тем, чтобы продать мои заводы в Тульчине.
Ханон заморгал глазами.
— Пани Ирена, я не понимаю… разумно ли теперь, когда…
— Разумно, — твердо сказала пани Ирена. — Продать я их хочу сегодня же и, разумеется, выгодно. С каждой лишней сотни вы получите двадцать… нет, двадцать пять злотых.
— Позвольте мне сесть, — жалобно попросил Ханон. И упал на колени. — Что случилось? Вы разлюбили меня. О, я погибаю!
— Душа моя, я помогу вам воскреснуть. Сядьте!
Ханон поднялся с колен, сел к столу.
— Князь Вишневецкий, владеющий Немировом, продал мне прекрасный земельный участок, о котором вы мне говорили. Я осмотрела его и нашла, что все ваши слова о нем отвечают действительности. Так вот, душа моя, несите деньги — и земля ваша.
— Я подумал, что вы, пани Ирена, продаете заводы в Тульчине, с тем чтобы развернуть дело в Немирове… Нет, нет! Я отказываюсь понимать, что стряслось, что?
— Милый Ханон, вот вам моя тайна. Я стала умной и, кажется, излечилась от жадности… Надеюсь, вы оцените мою откровенность.
— Сколько вы просите за вашу землю? — пряча глаза, спросил Ханон.
— Не более того, сколько она стоит. Я нашла город Немиров устроенным, а людей его зажиточными. Это значит, что сама здешняя земля рождает деньги… Ступайте к своему кагальному начальству и решите о цене. Ждать я вас буду до полудня. И ради нашего прошлого — одинаково нам дорогого — не заставляйте меня искать других покупателей. Я тороплюсь в обратную дорогу. Мой старичок отбыл по делам в Рим, и я воспользовалась его отлучкой.
Ханон снова упал на колени, облобызал у пани ножку, но пани Ирена эту выходку перенесла спокойно.
Уже в тот же день пани Ирена могла бы покинуть Немиров, но задержалась еще на сутки. Попросила Ханона найти ей двух людей, на которых можно было бы положиться в случае нападения. Ханон людей нашел.
Подсаживая пани в колымагу, он посмотрел на прощание в ясные глаза ее и спросил:
— Все дела сделаны, и ничего уже не воротишь. Скажите правду, Ирена,
почему вы продали заводы и землю?Она наклонилась к его точеному мраморному уху и шепнула:
— Я боюсь Хмельницкого.
— Кто это?! — отпрянул Ханон.
— Не знаю, но мы все еще услышим о нем.
Колымага рванулась, покатила.
«Действительно, кто он, Хмельницкий, этот писатель писем, — думала пани Ирена. — Почему я боюсь его?.. Чего я боюсь?»
На развилке дорог она велела остановиться: в Польшу или в замок его преосвященства?
Вспомнила о тайнике.
Взяла себя в руки: «Бежать я всегда успею!»
Колымага покатилась в глубь Украины, но сердце попискивало, покалывало: «А успею ли?»
Гетман Потоцкий привел на Украину армию. Адам Кисель писал слезные письма. Он увещевал Потоцкого быть осторожным. Ради Бога, не надо войск! Войска обязательно восстановят против себя мирных людей. К чему столько шума из-за какого-то взбунтовавшегося сотника?
Адам Кисель писал королю. Умолял вернуть Потоцкого из похода. Неразумная горячность какого-либо шляхтича может стать той самой искрой, от которой вспыхнет весь стог.
Краковский каштелян — великий коронный гетман Николай Потоцкий в эти же самые мартовские дни писал Владиславу IV:
«Не без размышления и основательного рассуждения двинулся я на Украину с войском Вашей королевской милости пана и благодетеля моего. Привели меня к этому весьма важные побуждения: сохранение неприкосновенности и достоинства как Вашей королевской милости, так и самого отечества и его свободы… Казалось бы, легкое дело уничтожить 500 человек бунтовщиков, но если рассудить, с каким упованием и с какой надеждою возмутились они, то каждый должен признать, что не ничтожная причина заставила меня двинуться против 500 человек, потому что эти 500 подняли бунт в заговоре со всеми казацкими полками и со всей Украиною… Хотя я вижу, что этот безрассудный человек Хмельницкий не смягчается кротостью; несмотря на то что не один уже раз посылал я к нему, предлагая выйти из Запорожья, обещая ему помилование и прощение его проступков… Я послал к нему пана Хмелецкого, ротмистра Вашей королевской милости, человека дельного и очень хорошо знающего казацкие нравы, убеждая отстать от мятежа и уверяя словом своим, что и волос с головы его не спадет. Раздраженный этою снисходительностью, Хмельницкий отослал моих посланцев ко мне со следующими требованиями: во-первых, чтоб я с войском ушел из Украины; во-вторых, чтобы полковников и всех их подчиненных удалил из полков; в-третьих, чтобы уничтожил управление Речи Посполитой на Украине…»
И от Хмельницкого приходили письма, но тон их стал иным.
«Ваша милость, я — не мятежник, — убеждал он ротмистра Хмелевского. — Я бью милости краковскому пану челом и прошу его выйти с войском из пределов Украины, поменять начальных людей, действия которых привели к возмущению, уничтожить все постановления, обидные для казацкой чести…»
«Так как Ваша милость, — писал Хмельницкий полковнику Барабашу, — хранили королевские привилеи между плахтами жены своей, то за это Войско Запорожское считает вас достойным начальствовать не над людьми, а над свиньями или над овцами».
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
— «Слава Аллаху, господу миров милостивому, милосердному, держащему в своем распоряжении день суда. Тебе поклоняемся и у тебя просим помощи. Веди нас путем прямым, путем тех, которых ты облагодетельствовал, а не тех, которые под гневом, не тех, которые блуждают».
Молитвенный коврик хана Ислам Гирея постелен на самом краю гладкого, блестящего, словно лоб истукана, утеса. Под этим каменным лбом три скалы, три каменных идола — хранители вечности, внизу — зажатая утесами лента долины, и в ней крытый красной черепицей Бахчисарай.