Долгое дело
Шрифт:
Да уж и не семь - уже восемь. Неужели он час шел от троллейбусной остановки до этого дома?.. Почему до этого? Ноги привели, они...
Рябинин поднял тяжелую руку и позвонил. Дверь отошла, не собираясь распахиваться. Нет, распахнулась.
– Почему-то я тебя не узнал, - удивился Рэм Федорович.
– Какая ужасная погода...
– Господь с тобой: солнце вовсю светит.
Рябинин прошел в комнату, поеживаясь от каменного блеска образцов.
– Что случилось? - спросил геолог.
– Ищу человека, который бы не спрашивал, что случилось.
– Считай, ты его нашел.
– Я
– Посиди.
Неприятно пахло кофе. И еще чем-то... Книжной пылью. Кристалл дымчатого кварца черным отсветом бил прямо в очки. Рэм Федорович задумчиво острил бородку. Пора идти - уже посидел.
– Рэм Федорович, я тебя никогда не спрашивал о твоей женитьбе...
– Э, разве я был женат? Впрочем, был. Принесу-ка чайку-кофейку.
Он поставил чашки на маленький столик и двинул его к гостю. Знакомый и любимый дух на время все отстранил - Рябинин взял чай и выпил двумя-тремя обжигающими глотками. Напиток растекался по телу, стремясь его успокоить.
– В молодости я был безалаберен и неустроен. В квартире жил, как в поле. Спал на раскладушке, ел с газеты, пил из кружек...
Рэм Федорович налил себе крепчайший кофе и начал потягивать, как-то спрятавшись за чашку.
– Был я виден и красив. Такую взял и жену. Э, пардон, но дальше пойдет банальщина... Возвращаюсь с поля и узнаю, что жена изменяет. Налить?
И налил еще крепче и еще горячей.
– Э, меня, пожалуй, поразило не это, а ее выбор. Я видел того типа, говорил с ним... Маленький, лысый. Не лицо, а череп, обросший жиром. Старше лет на пятнадцать. Фат и дешевый балагур.
Рэм Федорович прикрыл глаза, возвращаясь к невозвратимому.
– Я подозревал секс. Но все оказалось проще и смешнее. Она приходила из моей бивуачной квартиры в его - и попадала в красивую жизнь. Музыка, цветы, изящный стол, целование ручек, комплименты и всяческие обхождения, взятые из заграничных фильмов... Вот и все.
– Она тебя не любила.
– В том-то и парадокс, что любила. Но ей очень хотелось красивой жизни.
Рябинин выпил второй стакан чая, и тоже почти залпом. Как сутки не пил. Желудок отозвался прокалывающей болью - обжег.
И промелькнуло, исчезая...
...Если любить женщину, то лишь обиженную. Если дружить с мужчиной, то лишь с неудачником...
– Ну, а почему остался холостяком?
В другой бы раз этот разговор геолог превратил в остроумную полемику, в веселую интермедию. Но сейчас он Рябинина видел.
– Э, есть любовь, которую ждут. Так сказать, жданная. "Пора пришла, она влюбилась". Эта любовь приходит со своим возрастом, как поспевают в свое время огурцы в парнике. Так вот это не любовь - это томление тела, это секс, который имеет к любви такое же отношение, как летающая тарелка к тарелке суповой. Ради этого жениться...
Рэм Федорович пожал острыми плечами и выпятил колышек бородки.
– Больше никакой любви нет? - тихо спросил Рябинин.
– Есть вторая любовь - нежданная, которая как гром с ясного неба. Как болезнь, как кирпич по голове. Она не смотрит ни на возраст, ни на время года, ни на какой здравый смысл. Вот это и есть любовь настоящая. Но она меня обошла, посему и холост.
– Значит, есть любовь жданная и любовь нежданная?
Рэм Федорович кивнул и понес к губам третью чашку.
И вздрогнул, плеснув кофе на колени...Рябинин хохотал. Он смеялся громко, долго, откинувшись на спинку кресла и придерживая очки. Лицо покраснело - казалось, смех не давал ему дышать.
– Сергей!
– А? - Рябинин смолк мгновенно, словно и не смеялся, а был в гипнотическом сне.
– Дать тебе водки?
– Ты, ты романтик, а не я. Нежданная любовь...
Он встал и пошел к двери. Гостинщикова как подкинуло - он выскочил в переднюю и заступил Рябинину дорогу.
– Я обещал не задавать тебе вопросов, но бросать тебя на произвол судьбы я не обещал.
– Запомни, Рэм Федорович: никакой любви нет - ни жданной, ни нежданной.
– Запомню, но ты у меня ночуешь.
– Я ж к тебе по делу, - вспомнил Рябинин.
Он вернулся в комнату, сел в свое кресло и глянул в пустую чашку. Геолог мгновенно наполнил ее потемневшим чаем.
– Рэм Федорович, в вашем институте есть Храмин...
– Начальник отдела, без пяти минут доктор.
– Кто он?
– Много работает, старается, не пьет, женат, галантен...
– Кто он? - перебил Рябинин.
– Сундук в костюме.
Гостинщикову показалось, что Рябинин хочет еще что-то спросить или узнать.
– Мне к нему зайти?
– Зайди, - оживился Рябинин, - зайди и тихонько спроси: "Скажите, который час?"
И з д н е в н и к а с л е д о в а т е л я. Воскресенье. Я бродил за городом без дорог и направлений. Вышел на брошенную туристскую стоянку. Вкопанный столик, соль в туеске, на пне лесовик из шишек...
Мне теперь нравятся брошенные стоянки, голые пляжи, бытые дороги, пустые дома, обезлюдевшие улицы, заколоченные дачи, опустевшие перроны...
Д о б р о в о л ь н а я и с п о в е д ь. После школы я пошла в медицинский институт. Разумеется, при помощи отца. Он взял племянника декана в свою контору. Разумеется, при помощи матери. Она презентовала жене декана одну из своих севрских ваз.
Молодость, дерзания, труд, стройки... А я вам скажу, что теперь в городе растет особое поколение - под звон гитар, под звук магнитофонов, под свет телевизоров... Какое поколение?
Пошел мальчишка в школу, а родители стараются: репетиторы, подарочки учителям, выбивание оценок... Ну ничего, в институте ему будет трудно. Пошел он в институт - родители устроили, связи наладили, распределение обеспечили. Ну ничего, на работе ему, маменькиному сынку, будет трудно. И на работу родители определили - в городе, рядом с домом, к приятелю в контору. Ну, ничего, женится, пойдут дети - будет ему трудно. Женился, пошли дети. Родители купили квартиру, обставили мебелью, денег подбрасывают, внуков нянчат... И так этот сынок живет до пенсии...
Ну, мне еще до пенсии далеко.
Лида нажимала пальцем осветительное зеркало, вертела предметный столик и ладонью гладила тубус. Машинально, бессмысленно. И так весь день.
Она не понимала... К страшному открытию, что ее не любит муж, вдруг прибавилось другое, еще более жуткое. Оно мелькнуло тогда в парке, но Лида его не приняла, отогнав испугом. Оно... Что оно? Открытие? Не открытие, а то, что было за ним, - иссушающее чувство злости... Нет, еще хуже - чувство ненависти к Рябинину. Ненависти к кому ж? К Сергею?