Долгота дней

— Это еще почему?

— Да потому, что укропы туда пришли! Никто из города в ту сторону не поедет, даже не думай!

— Так мне что, ребенка моего там бросить?! — задумчиво проговорила Нина Ивановна. — Не по-людски. И потом, — добавила она робко, — это ж недалеко, если полями.

— Гляди сама, Нина Ивановна! — пожала плечами Степановна. — Ты женщина самостоятельная. Но я бы в такую даль, да еще на вечер глядя, не пошла бы! Это загород! А кругом война, между прочим.

— Ты забыла, что город у нас за огородом заканчивается?! — Нина Ивановна решительно поднялась с места.

— В общем, да, — подумав, согласилась Мария. — Тут уже степь, считай. Справа километр — Лутунино, слева семь — Шутово.

— А там и Кальмиус течет малой речкой, — махнула рукой Нина Ивановна. — Пару километров, ну может быть, от силы пять, — Михайлов. За ним, стало быть, и стану искать.

Нина Ивановна положила недопитую бутылку портвейна в сумку. Туда же кинула краюху хлеба, взяла денег, какие нашлись, и вышла из дома.

*

На место пришла за полночь. Пашку искала до самого утра. А как нашла, не сразу узнала. Он мертвый стал красивый, спокойный, но даже сквозь смерть сильно уставший. Перед тем как умереть, успел доползти до ближайшего деревца, прислонился к нему спиной. Когда Мария нашла его, в первую секунду подумала, что парень жив, просто умаялся и спит. А он не спал. Пашка уже не мог ни спать, ни бодрствовать. Он смотрел в высокое украинское небо и видел там отца, который, на самом деле, был ему отчимом.

Но проблема заключалась в другом. Нина не смогла его затащить на спину. Подумав, сняла с себя старую длинную куртку, разостлала на земле, завалила на нее труп. Завязав рукава в подмышках, потянула по борозде.

Птицы пели вовсю, когда она, наконец, с Пашкой оказалась на широкой проселочной дороге, ведущей домой. По дороге тащить было немного легче, но очень скоро куртка протерлась. Пашка, раскинув руки, лег врастопырку в кустах лебеды. Нина поняла, что так дело не пойдет, и легла в траву рядом.

Было около девяти утра, и страшно захотелось пить. Достав из заплечной сумки портвейн и хлеб, села, выпила, поела и принялась плакать, глядя на лицо сына. Чем дальше, тем оно все сильнее тлело в эту жару. Верхняя губа вздернулась, а подбородок, напротив, опустился вниз.

В полдень на дороге появился сто тридцать первый ЗИЛ с кунгом для перевозки людей. В нем сидело человек пять-семь украинских военных с нашивками добровольческого батальона. Машина, сперва проехав мимо, через пару метров остановилась. Бойцы с минуту рассматривали поле с речкой, место боя, трупы, живописно раскинувшиеся от края посадки до самой межи, солнца палящий зенит. Потом седой мужик, которого бойцы уважительно звали «Седой», спросил у матери, откуда сама. Нина Ивановна объяснила, с трудом подбирая слова. Сердце колотилось сильно, но страха отчего-то не было. Мучили только тоска и жажда.

Посовещавшись, ребятки затянули Пашку в кузов. Помогли забраться и ей, сесть в ногах сына на пустую канистру из-под солярки. Ехали минут сорок в объезд. Дали крюк, чтобы не нарваться на боевиков. Выложили труп на траву метрах в ста до поворота на поселок.

— Дальше не поедем, извини! — сказал Седой. — Остался-то у тебя, мать, еще хотя один сынок?

— Нету, — ответила Нина и снова заплакала.

— А дочка?!

— И дочки нет, — прорыдала она.

— Плохо, — он кивнул, пожал плечами, повернулся и запрыгнул на место рядом с водителем. Когда машина, качаясь, стала поворачиваться и пятиться обратно на проселок, Седой махнул Нине рукой. Она, подумав, тихо помахала в ответ.

Похороны состоялись через день.

— А машину эту, которая тебе сюда Пашку твоего подвезла, между прочим, наши расстреляли на обратной дороге! — сообщила пришедшая поминать на девятый день Мария Степановна, выпила рюмку водки и аппетитно захрустела огурцом. — Их там было семь укропов, правильно?

— Семь человек, — повторила Нина Ивановна, чувствуя, как мелкий густой озноб побежал по коже.

— Вот и говорю, семь! Каратели оказались, — убежденно закивала она, — из Правого сектора. Ты себе что-нибудь представляешь? Каратели! Нет, подруга, тебе просто-напросто страшно повезло! Просто страшно, ей-богу! Просто страшно!

Часть 2

Куклы Лизы

Буду счастлив, если грядущие добродетельные мужи, стремящиеся проникнуть в корни событий, найдут здесь, чем развлечь ум, на чем задержать взгляд, — и не отвернутся с презрением. Гань Бао

Там котик усатый

По садику бродит,

А козлик рогатый

За котиком ходит;

И лапочкой котик

Помадит свой ротик;

А козлик седою

Трясет бородою.

В. Жуковский

Лиза открыла глаза и уставилась в темноту высокого потолка.

— Так-так, — прошептала, ощупывая руками пространство вокруг себя. — Гладкое и мягкое — это подушка. А вот гладкое и тяжелое — это одеяло. Одеяло-одеяло страшной ночью танцевало.

Это били по городу тяжелые орудия. На противоположном конце Z умирали люди. Лиза сквозь забытье чувствовала, как души покидают свои тела, ощущала страх и боль умиравших — и ничего не могла сделать. Ничего. И помочь никому не могла.

Вчера после недолгого перемирия боевики в который раз из жилых кварталов Z нанесли удары по расположениям правительственных войск. Их орудия работали, перемещаясь, провоцируя ответ. И он не замедлил быть. Украина перемалывала город, вырабатывала его в затянувшуюся раннюю весну. Вольно и невольно убивала своих же граждан — заложников русского мира, в этой войне просто хотевших выжить.

Лежа в постели, находясь на грани между сном и явью, которая страшнее любого кошмара, Лиза думала о том, что как раз в последние месяцы многие ранее уехавшие на большую землю возвратились обратно в Z. Им не нашлось места в прекрасном далеке от зоны боевых действий. И этим людям сейчас труднее всего. В эту реку входить надо постепенно. Иначе эмоции могут убить. А они ведь без привычки. Впрочем, большинству не до эмоций. Им бы обеспечить родных и близких. Им бы не показать плачущим детям, насколько они сами перепуганы. Насколько им уже не хочется жить. Но хуже всего тем, кто одинок. Вернувшись в Z, они, на самом деле, сюда так и не возвратились. Застряли где-то между мирами. Кто их теперь вернет?