Должно было быть не так

В камеру я возвращался думая о происхождении генеральской фамилии. Хлопнула за спиной дверь, и плёнка кино съехала на кадр назад.

Глава 9.

«Гоненье на Москву…»

Пушкин

Не успели сокамерники поверить, что за мной приехал генерал, как отворилась дверь: «Павлов, быстро с вещами на выход!» Вышел и тут же – в другую дверь. Тоже камера, только свет яркий, холодно и можно дышать. По камере нервно ходит парень. Больше никого. Познакомились. Его только что взяли на границе с КАМАЗом контрабандного спирта. Всегда ездил, все хорошо было, а сегодня патруль в чистом поле, сапогом по ноге ударили, денег предлагал – не взяли, а раньше брали, папа на Украине большой человек – начальник зоны, должен вытащить, позвонить уже разрешили, четыреста рублей дал за звонок, что будет теперь? – клопов здесь много, выгодное это дело – спирт, за несколько лет заработал на квартиру в Киеве и машину, ни в чем себе не отказывал. В общем, все рассказал, на что, наконец, я и обратил его внимание. Парень изумился: «А ведь правда!» – «Вот и давай, – говорю, – о другом». Симпатии не испытываю, но что-то похожее на сочувствие есть. Позже, в тюрьме выяснилось, что это – арестантская солидарность. Стали обсуждать тему клопов, она оказалась актуальной: стоило присесть на полу, как сразу появлялись клопы и, проникая под одежду, как штурмовики в осаждённую крепость, нещадно кусались.Пришлось всю ночь ходить по камере. Под утро стало невыносимо. Расстелили куртки, легли. Нет, невозможно: клопы, как солдаты по команде, сбежались в таком количестве, что мы стали похожи на муравейник.

– «Павлов, с вещами на выход!» – Что-то рано, ещё хлеб не дали. Куда? Все равно, от клопов бы подальше. А, это знакомо – обезьянник. Лёг на пол, тут же заснул.

– Как спалось, Алексей Николаевич? – с издёвкой спросил генерал. В комнате дежурного ещё двое в гражданском, с пистолетами в кобуре под курткой, и начальник ИВС. От всех густо несёт перегаром, похоже у них была трудная ночь. Суков распоряжался как перед боем: «Слава, ты слева – наручники. Толя справа, чуть сзади. Внимательно. При попытке к бегству стрелять без предупреждения и без моей команды. Все ясно? Через десять минут на выход».

– Спасибо за гостеприимство. Приятно быть Вашим гостем, – прощался Суков с начальником ИВС. – Желаю всего хорошего.

– А как Вам, Владимир Юрьевич, наш ИВС?

Генерал стал добродушен, как вчера:

– Образцово-показательный.

– Правда? – заискивающе-польщенно осведомился начальник.

– Честное слово. Сколько видел ИВС – этот лучший.

Слава застегнул наручники на моей и своей руке, и мы пошли на улицу. Почему-то машину не подогнали ко входу, надо метров сто идти. Снег. Весенний воздух. Свет. Ведут быстрым шагом. Сбоку трусцой передвигается местный в штатском:

– Всего Вам хорошего, Алексей Николаевич. Надеюсь, у Вас нет к нашим сотрудникам претензий?

Да это прямо цирк какой-то. Отвечаю не глядя: – Смотря к кому.

– Но ко мне-то у Вас, Алексей Николаевич, – комне! – нету претензий?

Пёс бы тебя побрал. Поворачиваю голову: это ж усатый, что сигарет мне в обезьянник бросил.

К поезду повели в сопровождении несметного количества характерных людей в штатском, растворяющихся в пассажирской массе по мере приближения к вагону. В вагоне – дверь на защёлку, Слава с Толей по бокам, Суков напротив, окно собой закрыл милиционер.

Поезд тронулся. Когда он ещё трогался так безнадёжно, куда везёт этот поезд, и почему я еду в нем. Я, кто всегда считал, что главная свобода – это свобода передвижения в пространстве, что нет без неё жизни, должен теперь, волею судеб, проверить – а может быть, все-таки есть?

Минут через двадцать все успокоилось. Невиданного покушения неведомых сил отбить меня у конвоя не состоялось, новоиспечённый государственный преступник благополучно следовал по рельсам правосудия, а генерал приближался к недосягаемым доселе звёздам, не иначе как опасаясь взглянуть на собственные плечи, чтобы не ослепнуть от сияния наикрупнейших знаков государственного отличия.

– Ну, давайте ко мне по одному, – скомандовал генерал, и мои провожатые потянулись по очереди в соседнее купе, после чего от них запахло уже не перегаром, а живой водкой. Воодушевившись, конвоиры освободили меня от наручников и, прижав боками за столом у окна, толковали о своём: как задержатся на денёк в Ростове (генерал хочет погостить), о том, как задолжали шефу сто рублей, а пьют на свои, не на казённые; что надо на станции купить сушёной рыбы побольше, чтоб домой хватило. Если же речь заходила обо мне, то генерал говорил, как об отсутствующем – в третьем лице. Толя – высокий блондин с оттенком романтизма на лице. Слава – похож на уголовника: руки в наколках, по-ходка развязная, выражение лица порочное. Оба вежливы и предупредительны. Задают массу мелких вопросов, стараясь чуть ли не угодить. Почти не отвечаю, ограничиваясь «да», «нет». Выводят в тамбур курить.

Толя:

– Алексей Николаевич, это правда, что Вы альпинист?

– Бывший.

– Сколько лет в горы ходили?

– Пятнадцать.

– И на какой высоте бывали? – этот вопрос задают все, кто не знает, что высота в горах не главный показатель трудности маршрута. – Вы не подумайте, Алексей Николаевич, это мы так, по-человечески спрашиваем – интересно, как высоко бывали.

– Не очень.

– А не очень – это сколько?

– Семь тысяч.

Слава:

– А правда, что Вы учителем работали?

– Правда.

– И каратэ занимались?

– Да.

– Суков говорит, Вас курить по одному не водить, а то он, – (я то есть), – каратист, и уроет запросто, – в глазах Славы загорелся интерес. – Правда, можете?

– Уже нет.

– Почему? Здоровье?

– Да.

– А раньше могли? Урыли бы? – заглядывая в глаза, допытывался Слава.

– Обязательно.

Подумав, Слава приблизил своё лицо к моему и сквозь спиртной дух зашипел:

– Ну, так вот, Алексей Николаевич, Вы мастер альпинизма и каратэ, а я мастер по стрельбе, – глаза его потемнели, как будто исчезли зрачки. – И если дёрне-тесь, я Вас застрелю.

Путешествия в соседнее купе время от времени про-должались. Милиционер с генералом вообще забыли обо мне, а Слава с Толей уделяли все больше внимания: «Удобно ли Вам, будете ли есть, не хотите ли пить?»

– «Алексей Николаевич, пойдёмте покурим» – предложил Слава. Это что-то новенькое. Ладно, пойдём. В коридоре: «Не надо руки за спину». Хорошо, не надо так не надо. В тамбуре закурил. Слава с Толей – нет. Совершенно очевидно: что-то они решили. Заговорил Толя:

– Мы хотим Вам сказать. Нам приходилось брать разных людей, и не всегда виноватых. Мы хотим, чтобы Вы знали. Честно говоря, у нас нет на Вас ничего. То, как Вы держитесь, нам нравится. Если что не так – Вы нас извините. Но если об этом разговоре Вы когда-нибудь кому-нибудь скажете, мы Вас убьём.

Открылась дверь, появился Суков:

– Вы что его все курить таскаете! Пореже. Зайдите ко мне.

На следующий перекур пошли в другой тамбур, противоположный от купе Сукова.

– Не знаем пока, куда тебя направят, – Слава перешёл на «ты», – в Бутырку, Матросску или Лефортово. Неясно, за кем будешь числиться. Если за ФСБ, то в Лефортово, если за МВД, то в Матросску. А в Бутырку лучше и не попадать.

Поезд остановился на какой-то солнечной станции. По перрону спешили торговки: «Пиво! Огурчики! Картошка!» Вспомнил, что во рту уже с незапамятных времён ни маковой росинки. Но есть не хочется. Пива бы. Наверно, вслух сказал, потому что резко оживился Слава:

– Пивка хочешь? – и стал размышлять.

– Потом сказал: «А куплю я Алексею Николаевичу пива».

– А если шеф… – начал Толя.

– Беру на себя, – ответил Слава.

Пиво пролилось на жажду, как холодный дождь нагорячую землю. Cлава с Толей смотрели на процесс, как на действо: не отрываясь, с жгучим пониманием; несомненно, пиво – это очень важная часть их жизни.

– Как самочувствие? Голова ничего? Болит? Да ты вообще на больничку съедешь в тюрьме!

– Не съеду.

– Нет, – возразил Слава, и со значением выговорил каждое слово, – ты обязательно в тюрьме съедешь на больничку.