Дом Аниты
Шрифт:
65. Проспект Цветущих Лимонов{185}
Пока мы сидим с товарищем Орлом и провожаем взглядом птицу Яшу, перед нами вспархивает белая голубка мира и воркует, чтобы мы обратили внимание. В клюве она держит огромное письмо в ярко-красном конверте, которое роняет на колени Орлу.
Мы рассматриваем послание: на нем официальная печать с ленточкой и большим глубоко отпечатанным символом — буквой «Р», означающей «Революция».
Внутри лежит краткая записка: я и моя Любовь должны явиться в партбюро по адресу Проспект Цветущих Лимонов, дом 8. Надо
Как выясняется, номер 8 по Проспекту Цветущих Лимонов — крестьянская изба. Ее почти не видно за пышными розовыми кустами, но она и так ничем не примечательна и похожа на все прочие сельские домики, что встречались нам по пути.
Мы — я и моя Любовь — заходим в залу государственного учреждения. Она беленая и чистая, с грубо обтесанным крестьянским письменном столом и табуретами. На стенах официальные портреты во множестве: Маркс, Энгельс, Ленин, Сталин и албанский вождь Энвер Ходжа. Также много изображений людей, которых я не знаю. В углу, кажется, Лев Троцкий. Китаец — Мао Цзэдун? Узнаю знаменитый посмертный портрет Че Гевары, где он похож на Христа{186}.
За столом сидит пожилой чиновник профессорского вида с партизанской звездой в петлице. Он очень тепло с нами здоровается и с товарищеским воодушевлением пожимает нам руки. Потом, жестом приглашая сесть, заметно краснеет.
На столе симметрично лежат две папки. Одна очень толстая и пухлая — очевидно, собиралась годами, — и на ней стоит мое имя. Другая — тонкая, с именем моей возлюбленной.
В эту минуту я понимаю, что говорить нечего. Все уже давно записано. Мы чопорно встаем и через стол еще раз пожимаем руку чиновнику. Замечая, что его лысина еще краснее зардевшихся щек, я понимаю, что он похож на нашего директора школы Лёвенштамма. Тот был строгим, но добрым — таким прогрессивным консерватором.
Я низко кланяюсь ему, как предписано в гимназии, а он еще ниже кланяется мне на прощание. Моя Любовь, прервав незаконченный реверанс, тоже кланяется директору.
Мы выходим на проспект и садимся под цветущим горьким лимоном. Теперь можно вскрыть синий конверт.
Мы оба потрясены и растеряны. Она плачет. Меня душат слезы, но я их сдерживаю. Потом мы овладеваем собой. Что мы можем сделать? Приказ есть приказ — так тому и быть. Нам предстоит разлука.
Расстаться с любимым человеком немыслимо, но так тому и быть.
Я знаю, что в разлуке наша любовь станет еще сильнее. Она не оставит нас ни на минуту — ни в жизни, ни после смерти. Это уже доказано.
Ведь настоящая любовь духовна. Чем меньше физической близости, тем глубже любовь{187}.
Я нежно обнимаю свою возлюбленную, и она тоже обвивает меня руками, ласково гладит по спине. Склоняет голову мне на грудь, и я кожей чувствую ее горячие слезы. Наверное, мы просидели так целый час, не проронив ни слова.
Я все гляжу в небо, всматриваюсь в горизонт, обрамленный скалистыми горами. Вглядываюсь в будущее, которое нас ожидает, — в небосвод, где мы в конечном счете воссоединимся. Мысленно я уже покинул мою Любовь.
Далеко в небе я замечаю точку, и она постепенно увеличивается. Плавно приближается к месту душераздирающего прощания, к моему эшафоту.
Товарищ Лысый Орел приземляется рядом и машет мне клювом. Я оставляю мою Любовь, в последний раз поцеловав ее волосы. Птица указывает, что я должен лечь ничком на землю и свернуться
калачиком, словно младенец. Затем Орел обхватывает меня бедрами, расправляет крылья и взлетает. Я в последний раз оглядываюсь на мою Любовь, а затем из глаз брызжут слезы, которые застилают взор.Моя Любовь стоит прямо. Ее волосы растрепал ветер, поднятый орлиными крыльями. Она машет рукой:
— Любимый! — и дыхание у нее перехватывает. — Кровинушка моя! Мозг мой, семя мое, слезы мои! — А затем кричит громче, чтобы я услышал: — Будь счастлив! Так тому и быть. Да будет так!
Орлы — горные птицы, и, устремляясь к нашему убежищу — Израилю и Иудее, — товарищ Орел пролетает над империей греков с цепочками гористых островов, над благоволящим царством Болгарским и Турцией.
Лысый Орел сказал, что по возможности старается не переносить людей над открытым морем.
Я хорошо узнал товарища Орла за время этого долгого путешествия. По ночам, когда мы отдыхали у костра на высоком плато или на вершине горы, его крылья защищали меня от суровых ветров. На своем безупречном английском он рассказывал об Орлином царстве, о своей любви и преданности единственному вольному и независимому племени людей — албанцам.
Товарищ Орел охотился, питался другими птицами, кроликами и даже змеями. Он предлагал поделиться и со мной — я бы приготовил на костре товарищеский ужин. Но так уж получилось, что я был не в настроении есть змеиные стейки и даже перепелок. Я перешел на вегетарианскую диету, и товарищ Орел собирал в сумку птичьи яйца, орехи и землянику. Он приносил мне горные плоды изысканного вкуса — я таких никогда в жизни не пробовал. Порой он даже доставлял мне живых коз — я их доил, а он затем совестливо возвращал их на то самое место, где они были пойманы.
Признаться, это чудесное приключение — полет на орлиных крыльях, мудрые речи моего друга, горы и небеса — вселили в меня энергию: мне виделось, что я на особом задании. Я был при деле, ощущал себя мужчиной и, как ни прискорбно, вынужден признаться, что чуть не забыл свою пассию — свою Любовь, оставшуюся в Албании.
Но разве это преступно — дать себе короткую передышку? На время забыть о горестях? Даже мстительные и жестокие Боги Иудеи и Революции должны прощать своих сынов и рабов, если те изредка дают себе отдых.
Лысый Орел сказал, что, высадив меня на тель-авивском пляже, тотчас полетит на скалу Масада, где стоит древняя крепость. Он всегда останавливается там на недельку, чтобы восстановить силы после тяжелой работы. В крепости Масада иудейские революционеры покончили с собой, но не склонили головы перед Западом{188}. Товарищ Орел сказал, что черпает силы из общения с душами этих погибших героев, спрашивает у них совета по нерешенным вопросам и питается изысканной горькой пищей долины Мертвого моря.
Одним словом, в ту ночь Лысый Орел высаживает меня близ отравленных пляжей Тель-Авива. Из множества прибрежных дискотек доносятся тревожные, беспокойные звуки. Дабы засечь вторжение смертельного врага, джипы с вооруженными людьми непрерывно освещают фарами и прожекторами береговую линию. Ночные лайнеры из Рима и Нью-Йорка заходят на посадку и низко проносятся над песками, устремляясь в сторону Лода{189}.
Орел терпеть не может их скрежета, да и конкуренция его раздражает. Я вижу, что ему не терпится поскорее улететь, но при этом он не хочет бросать меня — своего нового друга.