Дом без родителей

– Вы уж извините, Сергей Иванович... Как-то так вышло... Поговорить-то не с кем... Только вот с вами...

Она смотрит на меня с напряжением, с опаской. Словно боится, что прерву. Убедившись в моем терпении и внимании, продолжает:

– Вы уже почувствовали, я из простых. Мать и отец - крестьяне. Педагогики той, которую когда-то учила и зачеты сдавала, не помню. Какая в моем возрасте педагогическая теория... Лишь бы день прошел... Но мысли, конечно, копятся. Не запретишь им там шевелиться... Тем более теперь, когда такое в стране оживление...

Она машинальным жестом поправляет свои золоченые очки, свои седые волосы. И я думаю, что облик ее - в противоречии с ее словами. Выглядит она интеллигентной и не "простой"...

– Воспрянула я на старости лет, Сергей Иванович... И некому высказать себя. С мужем разошлась. У дочки свои интересы. А тут, в детдоме... Директорские девчонки не станут слушать - от гордыни пропадают. Сверстники мои - "старички" - в текучке по уши, на раздумья не хотят отвлекаться. Вроде бы все разрешено, все можно обдумать и выговорить. Распирает меня эта свобода. Вы терпеливый, вам и слушать меня, пока не надоем...

Она улыбается, воплощенная доброта и доверчивость. Она чувствует, что симпатична мне...

Ежедневно появляется первоклассница, тощенькая, жалкая, с застывшим на лице испугом, и жалуется, что у нее живот болит. Показал ее хирургу, обследовал - обнаружили глисты. Лечил ее, но она все ходит и ходит. Ее визиты превратились в обязательный ежедневный ритуал.

– Ну что, голубонька, все то же?..

Я ее привлекаю к себе, глажу по голове. Она кивает и жалобно смотрит на меня. Утешаю девочку, уверяю, что все пройдет, и она тихо уходит. Мне кажется, что живот ее сейчас не беспокоит. И приходит она не за таблетками, а за этими самыми утешениями...

Окриков детям достается немало, а вот ласки, доброты явно не хватает. Взрослые застегнуты на все пуговицы.

Некоторые ребята тянутся ко мне, и с ними чувствую себя совершенно свободным, раскованным, не обремененным никакими целями и задачами воспитания. Расправляю воротнички, вытираю носы, приглаживаю лохматые волосы, стыжу за незастегнутые пуговицы, то есть делаю самые незамысловатые, самые элементарные домашние дела. И это, видимо, их притягивает, как-то согревает души...

Не хочу сказать, что воспитатели намеренно сухи с ребятами, - упаси боже! Но они если и приласкают - так "воспитуя", со сверхзадачей...

– Ваша правда - мы, воспитатели, самые несвободные люди!
– сказала Зинаида Никитична, когда привела своих осматриваться на педикулез и я ей высказал свои мысли.
– Мы самые зажатые, нам ли думать о творчестве. Пишем бесконечные планы, бесконечные конспекты, бесконечные объяснения. Так поставлено... По молодости-то все пытаются бунтовать, хотят изменить что-то. И... упираются в стену. Многие уходят из школы, как только эту стену чувствуют. Скажу даже так: самые талантливые уходят. Остаются те, кто может приспособиться, переломить себя. В школе хорошо средним педагогам и средним ученикам. Если совсем уж откровенно, школа пока еще к бездарности повернута, на бездарность настроена. Все это дико, если вдуматься. Но вдумываться некогда. Бумаги надо писать. Все свои душевные движения планировать... Иногда думаю: может, лучше совсем без них, без душевных движений? Спокойнее будет...

Девчонки аккуратнее выглядят. А на мальчишках курточки вечно помятые, жеваные... Спросил, почему так, и выяснил, что стирать-то им одежку стирают, а гладить сами ребята должны. Девчонки, как более прилежные от природы, занимаются глажением. А мальчишки ходят так. И вид у них ужасно казенный. Самый настоящий сиротский, приютский вид...

Ощущение казенности усиливает обслуживающий персонал. По утрам уборщицы шуршат своими швабрами, громыхают ведрами и "охотятся" за ребятами. Если кто-то забежит в учебное время в спальный корпус, на него обрушиваются окрики.

– Ты зачем сюда?

– Ты куда?

– Нечего тут!

– Иди отсюда!..

Бабки-уборщицы кажутся мне тогда ужасно злыми. А ребята - ужасно несчастными. Детдом словно казарма...

Сережа после больницы стал как дед. Зайдет в кабинет, сядет у окна и сидит с отсутствующим видом. Или брезгливо бранит малышей, если его задевают.

От крыльев носа к углам рта морщины пролегли. Под глазами тени. Что за думу думает?..

Поначалу молчал. Но Сережина загадочность быстро надоела.

– Что ты "лишнего" человека из себя строишь?
– спрашиваю напрямик.

– Вы живой - вот и живите...

– А ты что - не живой?

– А я мертвый. Вы ни разу не умирали? Знаете, как это легко!

– Да ты о чем, глупый? О чем?

– Все о том же! О папочке родном! Он у меня, оказалось, в двух часах езды отсюда. Случайно адрес узнал... Стал мечтать, что съезжу. Бутылки собирал, чтоб купить билет. Ребята еще добавили. Сел на автобус. И приехал...

Сережа глядит растерянно. Он разговорился незаметно для себя.

– Нашел его дом. Но его не было. Соседка мне говорит: кто ты ему? Я назвался - сын. А она не верит: сын у него умер в Ленинграде, он сам говорил. Заболел и умер... Мне даже интересно стало: ну, папа! Ну, врать горазд!..

А потом как с ума сошел. Стал звонить во все двери и спрашивать: есть у вашего соседа сын? И все сказали: был да умер. Тогда я повернулся - и на обратный автобус...

У Сережи прыгают губы. Мальчик никак не может с ними совладать. Слышал лишь тихий шлепающий звук: па-па-па, па-па-па... Этот звук невозможно выносить. Бегу к шкафчику, наливаю в мензурку валерьянку.

Сережа пьет лекарство и затихает. Снова сидит у окна с отсутствующим видом...

После нашего похода в больницу Димка-восьмиклассник меня избегает.

В личном деле нашел скупые сведения о его родителях. Отец неизвестен. Мать отказалась от ребенка еще в роддоме. Кто она такая? Сколько ей лет было, когда появился Димка? Почему решилась на такой шаг? Ответов на эти вопросы я не нашел.

Есть в личном деле документ: "Я, такая-то и такая-то, отказываюсь от своего ребенка такого-то. Не возражаю против его усыновления любым гражданином Советского Союза"...

Сережино "личное дело". Мать работает кассиром в каком-то магазине, ведет аморальный образ жизни. Отец неизвестен. Вместо отца во всех документах прочерк. В четыре с половиной месяца ребенок, доведенный до истощения, попал в детское отделение в больницу. Там пробыл полгода. Из больницы был направлен в Дом ребенка. Спустя некоторое время его оттуда забрала бабушка. Откуда появилась? Почему не взяла сразу из больницы? Или запоздало родственные чувства взыграли?..

В актах проверок неоднократно указывалось, что бабушка уезжала куда-то и мальчика брала с собой. Оказалось, в электричках просила милостыню. А внука с собой водила "вышибать слезу"...