Дом Цепей

— Почему же решил увидеть именно сейчас, Карса Орлонг?

— Не знаю. Уже сам пожалел.

— Я видела сквозь мешковину солнечный свет. Лучше, чем темнота.

— С чего бы мне интересоваться твоими вкусами?

— Потому, Карса Орлонг, что мы в одном Доме. Доме Цепей. Наш хозяин…

— У меня нет хозяина, — зарычал Карса.

— Ему бы понравилось, — заверила Сибалле. — Увечный Бог не ждет, чтобы ты вставал на колени. Не отдает приказаний Смертному Мечу, своему Рыцарю Цепей — вот кто ты, вот роль, для которой ты создан с самого начала.

— Я не в твоем Доме Цепей, Тлан Имасса. Я не приму очередного ложного бога.

— Он не ложный, Карса Орлонг.

— Ложный как ты, — оскалился воин. — Пусть предстанет, и за меня заговорит мой меч. Ты сказала, я был создан для роли. За многое ему придется дать ответ.

— Боги сковали его.

— О чем ты?

— Они сковали его, Карса Орлонг, приковали к мертвой земле. Он сломлен. В вечной боли. Истерзанный пленом, он отныне ведает лишь страдания.

— Тогда я сломаю его цепи…

— Рада слышать…

— … и убью.

Карса ухватил изувеченную Имассу за единственную руку и запихал в мешок. Встал.

Впереди великие задачи. Эта мысль приносит удовлетворение.

«Дом — еще одна тюрьма. А с меня достаточно тюрем. Постройте вокруг стены, и я их разрушу.

Сомневайся в моих словах, Увечный, и пожалеешь…»

Глава 22

Отатарал, полагаю я, рожден волшебством. Если счесть, что магия питается скрытыми энергиями, логично счесть также, что энергии эти ограничены, и достаточное высвобождение силы, выйдя из-под контроля, способно досуха выцедить источники жизненной силы.

Далее, известно, что Старшие садки сопротивляются омертвляющему действию отатарала — предположительно потому, что энергии мира весьма многослойны. Подумайте только, что жизненная энергия телесной плоти вполне сравнима с энергией неодушевленных объектов, таких как камень. Небрежное исследование могло бы показать, что лишь плоть жива, тогда как камень нет. Таким образом, возможно, отатарал вовсе не так негативен, как может показаться на первый взгляд…

Раздумья о физических свойствах мира, Трюрсан из Мотта

Морпехам Девятой роты придали Одиннадцатый и Двенадцатый взводы средней пехоты. Пошли также слухи, что взводы с Первого по Третий — тяжелая пехота, люди с громадными мускулами и покатыми лбами — вскоре вольются в новое подразделение.

Никто в новых взводах не оказался для Смычка совершенным незнакомцем: он взял за правило запоминать имена и лица Девятой роты.

Уставшие, натершие ноги от ночных переходов сержант и его солдаты улеглись у костра. Непрестанный вой Вихря в тысяче шагов к северу стал казаться колыбельной песней. Похоже, даже ярость способна стать нудной.

Подошел, отослав солдат в новый лагерь, сержант Бальзам из Девятого. Высокий и широкоплечий дальхонезец произвел на Смычка впечатление своей способностью равнодушно противостоять давлению. Взвод Бальзама успел поучаствовать в стычках; имена капрала Мертвяка, Горлореза, Наоборота, Гвалта и Лба вошли в истории, передаваемые из уст в уста. То же самое с другими взводами: Моак, Горелый, Дырокол, Фом Тисси, Тюльпан, Яр, Ловкач.

Тяжелая пехота еще не успела окровавить мечи, но Смычка впечатляла их дисциплина — конечно, с покатыми лбами все проще. Скажи им стоять на месте, они корни в голый камень пустят. Он заметил, что несколько тяжелых бродят неподалеку. Острячка, Шар, Курнос и Уру Хела. Все как на подбор жуткого вида.

Сержант Бальзам присел рядом. — Это тебя звать Смычок, верно? Слышал, по-настоящему ты не так зовешься.

Смычок поднял брови. — А Бальзам — настоящее имя?

Темнокожий юноша нахмурил лоб, густые брови, как всегда, сошлись. — Ну, э… да.

Смычок глянул на другого солдата Девятого взвода — тот стоял неподалеку и озирался, словно искал, кого бы убить. — А насчет него? Как там его имя, Горлорез? Думаешь, мама для малыша такое имечко выбрала?

— Не могу сказать. Дай сосунку нож — и кто знает, что случится.

Смычок уставился на него и хмыкнул: — Ты меня искал ради чего-то?

Бальзам пожал плечами. — Не то чтобы. Типа того. Что ты думаешь о новых подразделениях капитана? Кажется, малость поздновато что-то менять…

— Это не что-то новое. Легионы Седогивого иногда строились по таком принципу. Так или иначе, новый кулак одобряет.

— Кенеб. Насчет него не уверен.

— А насчет сияющего лицом капитана?

— Тут я уверен. Он благородный, наш Ранал. Этим все сказано.

— Ты о чем?

Бальзам отвел глаза и начал следить за полетом какой-то птицы. — Ох, только о том, что он нас всех убьет.

— А. Говори громче, еще не все слышали.

— Да им не нужно, Смычок. Все такого мнения.

— Мнение — это одно, болтовня — другое.

Подошли Геслер, Бордюк и сержанты Одиннадцатого, Двенадцатого взводов; все тихо переговаривались, знакомясь. Моак из Одиннадцатого был фаларийцем, медноволосым и с бородой не хуже, чем у Смычка. Копье разорвало ему спину от плеча до копчика и, несмотря на усилия целителя, он вздрагивал от боли в неловко сшитых мышцах. Второй сержант, Фом Тисси, коренастый и с лицом, довольно красивым для лягушки — щеки в оспинах, а руки в бородавках — стащил шлем, и все увидели, что он почти лыс.

Моак долго пялился на Смычка, словно желая что-то отыскать в памяти, потом вытащил из кошеля на поясе рыбью косточку и принялся ковырять в зубах. — Кто-нито слышал о солдате-громиле? Тяжелая пехота, роту точно не знаю и даже легион. Звать Непотребос Вздорр. Слышно, он за ночь убил одиннадцать налетчиков.

Смычок поднял глаза на Геслера, но лица обоих сержантов остались спокойными.

— А я слышал, в одну ночь восемнадцать, а потом тринадцать, — сказал Фом Тисси. — Спросим у низколобых, когда встретим.

— Ну, — ткнул пальцем Смычок, — одну уже встретили. — Он повысил голос: — Острячка! Подойди к нам на миг, если не против.

Казалось, от женских шагов задрожала земля. Она была напанкой; Смычок гадал, считает ли она себя женским или мужским родом. Мышцы на руках толще, чем на бедрах. Волосы она срезала, на круглом лице выделялось кольцо в носу. Глаза, однако же, были красивыми, изумрудно-зелеными.

— Ты слышала о другом из тяжелой пехоты, Острячка? О Непотребосе Вздорре?

Необыкновенные глаза раскрылись шире. — Говорят, убил пятьдесят налетчиков.

— Из какого легиона? — спросил Моак.

Та пожала плечами: — Не знаю.

— Значит, не нашего.

— Тоже не знаю.

— Тогда, — бросил Моак, — чего ты вообще знаешь?

— Убил пятьдесят. Можно уйти? Писать хочу.

Все смотрели ей в спину.

— Как думаете, она стоя? — поинтересовался Тисси, ни к кому в особенности не обращаясь.

Моак фыркнул: — Почему не сходить, не спросить?

— Умереть не спешу. Давай сам, Моак?

— А вот и сержанты тяжелых, — заметил Бальзам.