Дом-фантом в приданое

«Так я и знала», — подумала Олимпиада Владимировна.

«Во врет-то!» — подумала Люсинда.

«Точно террорист!» — решили Парамоновы беззвучным хором.

«Твою мать», — подумал старший лейтенант.

— Так зарегистрироваться бы надо, господин хороший… — неприятным голосом сказал он и так и сяк повертел документ, — Добровольский Павел Петрович! А то вот… общественность сигнализирует.

О чем именно сигнализирует общественность, он не успел придумать, потому что Павел Петрович вдруг пробормотал, как будто внезапно вспомнил что-то важное:

— Черт возьми!.. — вытащил у лейтенанта из пальцев зелененькую книжицу, тот проводил ее встревоженным взглядом, отступил за свою дверь и вновь где-то там покопался.

— Гражданин! — милицейским голосом сказал старший лейтенант Крюков. — Вернитесь, гражданин!

Гражданин вернулся и протянул книжечку на этот раз красного цвета. Взгляд у милицейского стал подозрительным и цепким, как в кино про майора Пронина в момент поимки им международного шпиона.

— Прошу прощения, — сказал человек из Женевы. — Запамятовал.

Старший лейтенант Крюков открыл книжечку, уставился в нее, долго и придирчиво читал, потом так же придирчиво пролистал. Все молчали.

«Российский паспорт», — подумала Олимпиада Владимировна.

«А дядю Гошу прикончили!» — пригорюнилась Люсинда Окорокова.

«Подпольный террорист или шпион», — окончательно решили Парамоновы.

«Твою мать», — думал старший лейтенант.

Он вернул книжечку, помолчал и с тоской спросил:

— Вы тоже, конечно, ничего не слышали?

Человек пожал плечами:

— Если бы я знал, о чем именно идет речь, мне было бы легче вам помочь, — сказал он.

Олимпиада Владимировна уставилась на него — он говорил странно и выглядел непривычно для их дома, который она в мыслях называла Ноев ковчег — каждой твари по паре.

В доме жили люди, переехавшие сюда из дальних районов и коммунальных квартир. Несколько лет назад, когда началась новая, улучшенная и возвышенная застройка старой Москвы шатрами, башнями, дворцами, подземными гаражами, «элитными комплексами», «бизнес-центрами», выяснилось, что дома, в котором они живут, даже нет на плане вечного города! Нет, и все тут, как в фильме, где играл блистательный Алек Болдуин — вроде он есть, но его никто не видит и никто не знает о его существовании. Все свои проблемы жильцы решали сами — собирали деньги на новые трубы, лампочки и кровельное железо, сами нанимали работяг, которые, матерясь и громыхая сапогами и странными железяками, привязанными к поясу, лезли на крышу и латали дыры. Сами починяли старый железный фонарь и утлый столик со скамеечками, вкопанный во дворе под старой липой.

Здесь жили покойная Липина бабушка, некогда служившая в научном зале Ленинской библиотеки, и еще упавший замертво в Олимпиадину квартиру Георгий Племянников, слесарь завода «Серп и Молот». А также ныне здравствующие гадалка Люба и тот самый Женя, который все ждал «свою гонорару», неудавшийся писатель и непризнанный гений, в прошлом инженер какого-то научного института, и еще тишайший и вежливейший плановик с революционной фамилией Красин, посещавший Дворянское собрание, и еще Парамоновы с Тамерланом, Люсиндина тетушка-пенсионерка и личность по имени Владимир, неопределенного возраста, именовавшая себя студентом, да ничейная бабушка Фима, которая, подвыпив, все порывалась бежать на штурм Зимнего. Все люди простые, без затей и сложностей.

Новый жилец как раз был очень затейлив.

Мало того, что у него было два паспорта — один из которых зеленый! — так он еще решительно не вписывался в декорации старого дома.

Он стоял в своем проеме, держался за косяк могучей ручищей и смотрел только на старшего лейтенанта — очень серьезно, а казалось, что смеется. Черная свободная майка, джинсы, очень темные глаза, и босиком. Джинсы с майкой исключительно просты и добротны настолько, что на них явственно проступало клеймо «ОДВ» — очень дорогие вещи.

Да еще живет в Женеве!..

Одно это слово, вкусное, легкое, такое европейское и элегантное, сразу наводило на мысль о чистых озерах, высоких горах, беззаботных людях в темных очках, машинах с велосипедами и лыжами на крыше, о зеленых лужайках и пряничных домиках с красными черепичными крышами.

Как он попал сюда, к нам, из этой своей Женевы?…

Старший лейтенант прокашлялся громовым кашлем и объявил, что сегодня утром, не далее как час назад, на лестничной клетке был найден труп — вот он.

— Где? — простодушно удивился новый жилец и первый раз оторвал взгляд от милицейского.

— Да вон, вон!.. — заверещала Парамонова и стала тыкать пальцем в сторону Олимпиадиной квартиры. — Не видит он! Прям так я и поверила!..

Павел Петрович Добровольский равнодушно посмотрел на черную клеенку и опять уставился на старшего лейтенанта.

— Чем я могу вам помочь?

— Вы ничего подозрительного не видели и не слышали?

Добровольский немного подумал.

— Орал кот, — наконец изрек он. — Довольно долго и очень громко. Он мне надоел, и я вышел на площадку.

— Когда это было? — сразу нацелился старший лейтенант Крюков.

— Да, наверное, около семи.

— И… что?

— Ничего. Я спустился на первый этаж, но там не было никакого кота, и тогда я поднялся наверх, на третий.

— То есть непосредственно на площадку, где проживал потерпевший?

— Непосредственно туда, — уверил Добровольский.

Народ, столпившийся возле его квартиры, ему не нравился, и вообще ему ничего не нравилось. Он приехал в Москву вовсе не для того, чтобы участвовать в милицейских разборках! Кроме того, ему могло сильно повредить излишнее внимание властей, к которому он не был готов.

Следовало быстро придумать нечто такое, что сразу и навсегда отвадило бы от него бдительную милицию и не менее бдительных соседей.

— Кота я нашел на чердаке, — продолжал он равнодушно. — Он сидел в какой-то коробке и орал… нечеловеческим голосом.

— Барсик! — сказала заполошная девица сказочной красоты в валяных ботах, мятой ночной рубахе и накинутом поверх нее неопределенного цвета платке, как из фильма про блокадный Ленинград. — Это Барсик наш.

Добровольский пожал плечами:

— Возможно. Я его…

Тут он замолк. Ему не хотелось объяснять присутствующим, что именно он сделал с котом.

— Да его давно пора было придавить, — мстительно заявила тетка в спортивном костюме, пожиравшая нового соседа глазами. На голове у нее была газовая косынка, а под косынкой холмы и перепады — бигуди. — Орет и гадит, гадит и орет, никакого покоя нету! Сколько раз говорила, чтоб его утопили, паразита!..

У высокой девушки в пиджаке и джинсах сделалось совершенно несчастное лицо, заметил Добровольский, и брови наморщились страдальчески.