ещё восьмидесятые шумятперевалив за собственный экватори ходят депрессивные трамваи(им как-то больше нравилось в депо)и ты стоишь в немыслимой варёнкеу кооперативного киоскаи куртуазно куришь Беломори безобразно скалишься при этомхудой брюнетке в дырчатых чулкаха в голове грохочет перестройкаи сессия считай что на носу…преподаватель скажет: это двойкаи ты очнёшься в сумрачном лесу
Окно
Окно в любую сторону моглооткрыться; стоя посреди двора, в двухшагах от цилиндрической ракеты,перевозившей Павлика на Марс,а Свету со Снежаной на Венеру,оно такие вытворяло штуки,что
лучше не смотреть, но ты смотрел.Ты – кролик, зачарованный удавом,а может быть, один из четырёхдраконов-попугаев, пролетевшихнад озером из пурпура… Нет, ты —старик с лицом, похожим на алоэ,бредущий сквозь метель из мотыльковпод куполом воздушно-паутинным…И дни тянулись вслед за старикоми время скарабеями катили.
«Бывало, в детстве мать поставит в угол…»
Бывало, в детстве мать поставит в угол,а ты и рад стоять в глухом углу,обнять воображаемого друга,вовлечь его в волшебную игру.Едва заметны паутинки трещин,но за любой скрывается портал.Там города крылатых синих женщини крупного рогатого скота(мужчины это или не мужчины,скорее, черти в образе быков).Там катятся по дну сырой лощиныколёса лун. И чёлка облаковклубится над глазами херувима(о херувимах ты тогда не знал).Там снежный Овен вышел из овинаи смотрит в херувимовы глаза.Вы орка выводили на прогулкуи пили виноградное вино;крошили ароматнейшую булкукрылатым дамам (смотрим выше), носпугнул воображаемого другаволчок кошмара, впившийся в бочок:мать в комнату, а там, забившись в угол,пускает слюни ветхий старичок.
Велосипед
В зазоре меж реальностями, помнишь,ржавел под ливнем твой велосипед.И шустрый вор седлал его, не пойман,крутил педали и речною поймойкатился, заключённый в тусклый свет.Ты пожимал плечами: мол, не жалко.Тебе сказали – это только сон,где мать с отцом и старая служанкабредут под майским ливнем по лужайке.Ты видишь их наборы хромосом,их мысли потаённые, их смерти;зовёшь домой, но где теперь твой дом?А вор всё едет на велосипеде,не замечая, кажется, что едетпо дну реки, стоящему вверх дном.
«Я помню тихий зимний день, Марина…»
Я помню тихий зимний день, Марина.За окнами покачивались мернозамёрзшие берёзы-тополяи уходили линией неровнойза горизонт, и что-то говориламатематичка Клавдия Петровнаи плакала немного погодя,за партой сидя, ученица смерти,пока мы, воровато озираясь,курили папиросы за угломприземистой, в снегу увязшей школы.Я помню, как любил тебя, Марина.Ну, не любил, а вожделел, наверно,в свои семнадцать девственник и гном.Идти, что гладить ветер против шерсти…– Вот только не цитируй Евтушенко.– Марина, это ты сейчас о чём?Она уходит в чёрные деревья.Вся жизнь уходит в чёрные деревья.И плачут, плачут Клавдия Петровнаи ангел смерти за её плечом.
«За школой начинались пустыри…»
За школой начинались пустыри,где вы играли в «море раз-два-три,замри, умри, убейся, успокойся».Ты точно помнишь: первым замер Костикс членистоногой немочью внутри.Наташа вышла замуж, вышла в садв предместье Карфагена или Сард.Сама не знает, что случилось с нею,каким маршрутом двигаться назад;где муж её, и что так тянет слева.Наташи нет. Она лежит пластомв реанимационном. Море, стоп!Не слушается, едет автостопомперед глазами Толика, он столькона свадьбе выпил, что покинул строй.Все замерли. Остался ты один.Лес изваяний толиков и дим,наташ и надь в кольцо тебя берёт и,прорвав его, ты едешь на работупод детский крик: «Води, Вадим, води!»
Щегол–2
Веришь, нет, но они возвращаются.Пешка Митрича съела ферзя.Продавщица когда наклоняется,видишь то, что не видеть нельзя.Доведённый
до точки кипения,что твой разум ещё сотворит?Взяв пол-литра, сдуваешь ты пену исочиняешь себе афродит.Тополь огненный, дворик покоцанный,вереница раскрашенных дев.Забиваешь на синус и косинус,равнобедренность эту узрев;эти… Ладно, не будем о грустном, блин.Горький лук выпуская из рук,Купидон налегает на гусли, нодо чего отвратительный звукраздаётся, как если б отчаявшись,ты в подушку кричал и кричал…Веришь, нет, но они возвращаются,чтобы мучить тебя по ночам.
«Только детские книги, и те…»
Только детские книги, и тене хочу раскрывать, если честно.Только молча сидеть в темноте,не сходя по возможности с места.Только слушать: гудят провода,листья с криком катаются в корчах,и бежит дождевая водапо дрожащей трубе водосточной.Только детские книги, ага.Начитался всерьёз и надолго.Бьёт в избушке садистка Ягакочергою несчастного волка.Спит царевна в хрустальном гробу,а проснувшись, на веник садится,вылетая в такую трубу,что гнедой каменеет под принцем.Надавали Емеле лещей:«Вот тебе говорящая щука!»И хохочет за лесом Кощей,смертоносные иглы нащупав…Помнишь, мама, в далёком годубыл я тощеньким злобным волчонком?Всё качался в глубоком адуна качелях, придуманных чёртом.
Детская–2
На сером волке
«Старый Дональд Дак покидает Фейквилль…»
Старый Дональд Дак покидает Фейквилль;проезжает мимо картонной церкви,Дома Аниматоров и кафе,бутафорских двориков, птицеферм,огородов частных, полей общинных…Дональд Дак – несчастный больной мужчина.Посмотри, как бледен он и клюваст.Горожане, Дональд устал от вас.Он приедет за полночь в Disney Centerи возьмёт своё, да ещё с процентами.И не в анимации – наявуразнесет Уолту он голову.Стиснут Глок покрытые пухом руки.Доктор Глок врачует любые глюки;просто замечательный пистолет —кашлянул и Фейквилля больше нет.Дональд Дак заводит машину снова.Едет мимо клоуна постового,мимо микки-маусов и котов,белоснежек, гномов и их кентов.Все они покойники и подонки.Дак глядит на карту, находит Догвилль.Подпевает Элвису, жмёт на газ.Никуда не денетесь, мистер Ларс.
«Сидели козы, размышляли козы…»
Сидели козы, размышляли козы,точнее, медитировали в позедракона, созерцали мандалу.А сам дракон козлёнка съел и выпил,да перебравши, из бойницы выпали рухнул в море, и пошёл ко дну,но вынырнул, и вот – решил поплавать.А рыцарю совсем отшибло память,когда его ударили щитомразбойники из Колдовского Леса…Вообще-то он хотел спасти принцессу,но посчитал спасение тщетой;послал всех на хер и ушёл в монахи.А мойры – или это просто пряхи —наложницы по правде говоря,мозги служанкам пудрили в гримёрке;одна из них царю рожала орков,но в этой сказке не было царя.
«Служил Гаврила банкоматом…»
Служил Гаврила банкоматомдля хитрой маленькой жены.Он сам себя забрил в солдатыи сжёг последние жирыв боях под городом Неровно(сплошные ямы и бугры),когда воздушные паромы,согласно правилам игры,сопровождал на дирижабле.А как окончилась война,стал кавалером Алой Жабы,вольноотпущенником начетыре стороны, но этоизлишне, если напрямик.Вооружённый пистолетом,Гаврила – правильный старик —в ушитом дембельском камзоле,так под Неровно и осев,несёт отборных инфузорий,размером с взрослых карасейна местный рынок. Глянь, как бойкоидёт торговля в наши дни,и волосатую ладонь-каза новой дозой протяни.Ты тоже был железных правил,служил в Неровно палачом,не уважать себя заставили не жалеешь ни о чём.