«Все дороги, Бильбо, приводят в Мордор, —говорил мне старый волшебник Гэндальф. —Свято чти традиции в мире мёртвых.Выходи из комнаты, отобедав.Никогда обратно не возвращайся.Не проси, поскольку предложат самитридцать три – стандартный набор – несчастьяи к нему подробное расписанье:что с тобой случиться должно, как скоро…В мире мёртвых, Бильбо, полно инструкций,нерабочих графиков, протоколов;вместо Бильбо Бэггинса – сумма функций,утверждённых цензорским комитетом(беглый эльф, дракон и четыре орка).Встань, когда беседуешь со скелетом!А теперь садись, без сюрпризов только».
Алиса в стране чудес
Езжай, Алиса, в зазеркальный город.Там
мертвецы грустят в своих конторах,выстукивая на клавиатурахсухих дождей потусторонний ритм,покуда ты у них на мониторахсидишь с лицом осунувшимся старымна двух рывками движущихся стульях;один гарцует, а другой горит.Порой они меняются местами…Сопит Болванщик. Мышь больная стонет.Над нею Белый Кролик вырастает,опорожнив двенадцать пузырьков.На каждом пузырьке на арамейскомнаписано: «Не пей меня!» – на резкостьнаводишь – видишь черепа и кости,но мало ли на свете дураков,глотающих направо и налеволюбую дрянь. Простим ему, Елена,преступную беспечность, Марианна…Чеширский кот готовит антидот.Палит в него из ружей полк потешный.А как наступит редкое затишье —улыбка, превращённая в усмешку,сопровождает скверный анекдото со стены скатившемся Болтае.Вот он лежит, обмотанный бинтами,который день на койке госпитальной.И санитар, похожий на Моржа,заходит за прозрачные кулисыи говорит: «Мы умерли, Алиса.Произошёл программный сбой, Алеся.Мне очень жаль. Мне правда очень жаль».
«Возвратился из странствий пропитанный горечью ветер…»
«Возвратился из странствий пропитанный горечью ветер.Снились Ване русалки, дыши, говорили, дыши.Родились у Агафьи красивые мёртвые дети,полежали немного и на дискотеку пошли.А случилось ещё – волкодав в волкодлака вцепился,превратился в шерифа, теперь ковыляет на двух.А в отверстой могиле сидит мореход-кровопийца,погрузивший ладони в набитый костями сундук.Под Кощеевкой снег серо-буро-малиновый выпал.Вышел кот в сапогах из портала на Старой Морской.А летучая мышь подружилась с болотною выпью.А уволенный паж заявился в притон колдовскойи гуляет на все, только всех-то раз-два и обчёлся…Жил на свете маркиз с погремушкою вместо башки;что ни день покупал на базаре шампунь и расчёску —типа есть голова, напрягите глаза, петушки».Я сидел, вспоминая смешные и грустные сказки,в старом кожаном кресле, пока за оконным стекломскарабеи толкали мерцающий шар тёмно-красныйнад поваленным лесом, над высохшим руслом стихов.
Подвал
Ниневия
«Остаются кротовые норы дневных сновидений…»
Остаются кротовые норы дневных сновидений,провалы казённых комнат,огрызок яблока на потрескавшейся столешнице,неверный свет в забранном решёткой окне.Человек сидит в кресле, силится вспомнить, но что?Тополиный пух летит старику в лицо,мальчик чихает, мать ведёт его в зоопарк, смеётся.Но в их городке не было зоопарка,но мальчик рос в детском доме,но старик не видел своих настоящих родителей(и ненастоящих тоже не видел).Остаются ложные воспоминания,прозрачные стебли рук на подлокотниках кресла,сиделка, похожая на Мойру,Танатос, похожий на санитара.Остаётся меланхолический бегемотв тополином пуху,пятнистая башня жирафа,чёрно-белые мячики панд.
«Они сидят, колени плотно сжав…»
Они сидят, колени плотно сжав.Их головы мерцают в лунных нимбах,тела на удивление прозрачны,там снег, поля, железная дорога,стремительные змеи поездов.Они сидят, в себя погруженынастолько, что выталкивают дубли(так Архимед выталкивает водуиз ванны или что там у него).Всё происходит медленно и быстро:сначала ты пускаешь пузырив сосудах сообщающихся комнат,потом плывёшь по воздуху, идёшьедва ли не по головам сидящих.Они смеются (смех похож на клёкот),претерпевают ряд метаморфоз.То трилобита видишь ты, то крокус,то морду тигра, то павлиний хвост.
«Я
был последним в списке кораблей…»
Я был последним в списке кораблей —смотри альтернативный (чёрный) список;вёз на себе мешки с мукой и рисом,ножи и пилы, лис и соболей.Что греки мне и что мне Илион —земля-фантом в мозгу слепого барда?И всё-таки я плыл туда сквозь сонна всех парах (в хвосте эскадры, правда).Мне жуток грохот водяных столбов,хотя, возможно, я и сам химера,скользящая из головы Гомерав иллюзион сознания Рембо.
Над страной лотофагов летит истребитель парфянский,исчезая с радаров made in Поднебесная, ондержит по ветру нос, в облаков замотавшись портянки,раздвигая крылами воздушную толщу времён.Он летит и летит в предвкушении звёздного часа,с человеком внутри или, может быть, это фантом…И навстречу ему перехватчики хеттские мчатся:«Смертоносная молния» и «Громовой фаэтон».Чёрным дымом окутаны, падают оба на землю.Где-то лает зенитка. Нацисты штурмуют Коринф…Говорю тебе, время – всего лишь обманка, лазейка;истребитель парфянский, кружащий над падалью гриф.
«Там, где небо шумит ветвями, листву теряет…»
Там, где небо шумит ветвями, листву теряет,где шатаемся мы, что тени, тела чужиеподбирая по ходу действия, примеряя,ведь недаром их по периметру разложили.Может, это реинкарнация, может, этоколлективное сновидение, всплески майи.Иногда мимо нас проносится поезд света,светофоры за озарения принимая.Золотые его вагоны битком набиты,пассажиры в сиянье окон руками машут.Иногда по переплетающимся орбитампролетают сквозь плотный воздух цилиндры башен.Это значит, что где-то рядом портал Дуата.Человек с головой шакала кивнёт, исчезнет…Возвращаемся ли туда мы, идём обратно,только небо звенит осколками ржавых лезвий.
«Заходи, милый друг, в теремок…»
Заходи, милый друг, в теремок.Обменяйся с Хозяином снами.Скоротай вечерок, вечерок,как его коротаем мы самипо колено в крови и любвипод хозяйским заботливым взглядом.Он берёт за постой не рубли,но застигнут врасплох снегопадом,волчьей стаей, предательством, тыговоришь: «Торговаться зачем мне?»Распускаются души-цветыза беседою нашей вечерней,за последней из наших бесед…Посмотри, мы уже исчезаем.Это вовсе не страшно, сосед.Это просто зевает Хозяин.
«Оттого что мир не вполне реален…»
Оттого что мир не вполне реален,правит представленье в нём, а не воля,говорит с улыбкою старый раббии качает белою головою.Сам подумай (рабби прихлопнул муху,чтоб проиллюстрировать этот тезис),человек рождается в смертных муках,а едва осмотрится, в землю лезет.Мы сидим на стульях под мощной пальмой,созерцаем вихри из Сефиротов.А в зените солнце плюёт напалмом.В полдень даже озеро пахнет потом.В полдень даже тени спешат укрыться,под навесом ползают и дымятся.И летают ангелы, птицелицы,над водой озёрною. И паяцыиз рогаток лупят по ним, а толку?И встаёт учитель мой (или кто он?),становясь невидимым (смех и только),и срывает литеры с веток Торы.
«Не важно – кто я. Важно – где я…»
Не важно, кто я. Важно – где я.Что это – матрица, идея,галлюцинация, кино?Представь, Теург включает ящики видит мир ненастоящий,где все мы умерли давно,но продолжаем тяжбы, дружбы;позавтракав, идём на службу,испытываем похоть, стыд,перебинтовываем раны,пока зевает у экрана,да что зевает – просто спитпотусторонний наблюдательв своей космической кровати,набив сферический живот…Иерофанты и профаны,мы в брюхе у Левиафана.Изображение плывёти очертанья Ниневииразмыты. Впрочем, башни, рвы ивнушительный фрагмент стенывсё ближе… А потом всё дальше.Не разберёшь – экран погашен,Теург ли, выспавшись, темнит?