Дом горит, часы идут

Допустим, ранец принадлежал Мойше, а ботинок Голде. Когда явились громилы, дети играли вместе.

Теперь понимаете, почему чернила прозрачные? Да потому, что они смешаны со слезами.

Ох, и нелегко быть газетчиком. Ходишь по пожарищу, смотришь в разбитые окна, беседуешь с теми, кто остался в живых.

38.

Вообще жизнь стала активнее. Словно все, кто недавно прятались по домам, вдруг решили принять участие.

К тому же в городе никогда не было столько гостей. Притом не какие-то торговцы залежалым товаром, а значительные персоны.

Представляете житомирца – и приезжего киевлянина. Это все равно что сюртук рядом с отлично сшитым фраком.

Да что фрак! Бывало, в зубах сигара, а рука опирается на трость с набалдашником.

На журналистов не очень похоже. Они настолько поглощены своими проблемами, что солидность им ни к чему.

Зато адвокатам такой стиль в самый раз. Прежде чем вынести вердикт, они три раза подумают и пять пересчитают.

Это, знаете ли, позиция. Дело может быть сколь угодно кровавым, а они будут жить в лучшей гостинице.

Ничто не заставит их поступить иначе. Нет, только номер люкс и обязательно с окнами на площадь.

Притом что за выражения лиц! С таким видом следует говорить не о погроме, а о взятках и растратах.

Право вести себя так им дает имя. Или, если говорить более точно, фамилия.

Кто в Киеве не знает Ратнера и Кроля? Большинство справедливых и несправедливых решений – это результат их красноречия.

Теперь им предстоит убедительно сказать о последних событиях. Время от времени повышая голос до верхних нот.

Думаете, адвокаты ничего не чувствуют? Очень понимают, что в другой ситуации убитыми могли бы быть они.

39.

Как написали в “Волыни”, “телеграф работал с необычайной лихорадочностью. По несколько часов нельзя было добиться отправки…”

Иногда весь день нет посетителей, а тут все навалили разом. Чуть ли не толкались, пробиваясь к окошечку.

Повеяло, знаете ли, воздухом странствий. Ведь не только в Киев шли телеграммы, но в Лондон и Париж.

Любопытные эти газетчики. Иногда проглянет в их манерах что-то совершенно праздное.

Ведь они тут не только по службе, но как бы в вояже. Пользуются любым поводом, чтобы отвлечься.

Хотят понять: что это за место такое? чем оно отличается от других городов?

Кое-кто успевает за покупками. Когда еще сюда попадешь, а эти вещицы будут о поездке напоминать.

Обидно только, что многие лавки разгромлены, а товар разбросан по мостовой.

Еще не настало время в качестве презента увозить несколько кубиков или голову куклы.

Так и будут говорить: “Эта лопатка досталась мне под Парижем, а пенал в битве за Брест”.

Впрочем, уже сейчас чувствуется ажиотаж. Смешанный со все большим безразличием.

Мальчишки лучше всех угадывают момент, когда ужас превращается в развлечение. Чуть не в полном составе выбегают улицу.

Что, мол, у нас такое? Отчего этот сыр-бор, сигары-трости, монокли-пенсне?

В этом порыве соединились дети евреев и погромщиков. Когда еще город почувствует себя столицей, так что эту минуту нельзя пропустить.

40.

Вот что приходит на смену горю и ужасу. Такой взрыв любопытства могли вызвать гастроли знаменитой труппы.

Губернатор тоже участвует в этом шуме. Во время погрома он не покинул своего дома, а сейчас присоединился к журналистам.

Прежде он не стал бы делиться своими правами, а тут появился в сопровождении раввина.

В такой компании проще заглянуть на еврейские улицы. Немного поговорить с оставшимися в живых Срулями и Мошками.

Правда, народ стал какой-то неразговорчивый. Хочешь с ними побеседовать, а они смотрят в пол.

Так что неверно “Волынь” пишет о сумасшедших. Якобы всех, кто недавно вывалил на улицу, сейчас вернули в палаты.

Если это и так, то остальные сдвинулись. В их глазах горит недобрый огонь.

Особенно странно ведут себя наборщики. Металлические буквы выпадают из их рук.

“С понедельника по четверг, – говорилось в „Волыни“, – газета не могла выходить: наборщики не могли работать”.

Представляете этих чувствительных наборщиков? Так напуганных погромом, что им не составить слово “погром”.

Возможно, тут замешано что-то личное. Ведь среди убитых в эти дни был наборщик Руслан.

Причем как хитроумно с ним расправились! Знакомый крестьянин пригласил домой, а затем выдал убийцам.

Посмотришь на его фотографию и сразу скажешь, что этот человек чувствовал ответственность за каждую свинцовую букву.

Тут ведь не просто одно за другим. Здесь решался вопрос о том, быть или не быть гармонии.

Как видно, юноша это понял с ранних лет. Всякое отступление от правила воспринимал как личную неудачу.

Замес тут тот же, что у Коли и Срулика. Эти мальчики столько пережили, что им оставалось самое главное.

41.

Коля мог погибнуть еще раз. Впрочем, одного варианта оказалось достаточно.

Когда-то Азеф согласился, что Блинову не место в их организации, но из головы эту историю не выбросил.

Точно знал: скоро им придется встретиться опять.

Пока же посылал черные метки. Напоминал о том, что главные испытания впереди.

В последний раз желание расправиться со старыми знакомыми возникло в непосредственной близости от погрома.

Евно Фишелевич писал в полицию не только о Коле и Лизе. Эти двое были одними из многих примеров.

Больше всего ему нравилось, когда возможные кандидаты образуют что-то вроде очереди.

Это не значит, что кого-то возьмут сейчас, а кого-то потом. Положение у всех примерно одинаковое.

Азеф давал понять, что речь не о том или ином преступнике, а о целом движении. При этом одни едут на север, а другие на юг.

Вкратце обрисовал маршрут. Показал, что эпидемией охвачена не только Россия, но соседние страны.

“В последнее время отправлена масса народу в Россию, до 20 человек. В том числе и Ташкент, который с неким Ломовым (субъект, о котором писал Мейснер как о боевом человеке, Вам известно) в Болгарию для исследования границы по перевозке оружия посредством связей армян-дрошакистов”.