Дом Инкаламу (сборник)

Мадела отпил вина и, поворачивая бутылку, чтобы разглядеть этикетку, ответил:

— Нет, я не назвал бы это подкупом — в том смысле, в ка-понимают у вас. А так, по мелочам… Когда у меня транспортная контора, приходилось к этому прибегать. Водительские права для шоферов и все такое. Выискиваешь какого-нибудь молодого клерка из африканеров: зарабатывают они мало и не прочь получить шиллинг-другой — все равно кого. Среди них попадаются понятливые. Можно бы, наверное, найти кого-нибудь чином повыше в Управлении по делам банту. Но тут надо суметь распознать подходящего человека… — Он поставил бутылку на стол, улыбнулся Фрэнсис. — Слава богу теперь я со всем этим разделался. Вот если только надумаю предложить какое-нибудь из моих снадобий бюро стандартов, а? — И он рассмеялся.

— Джейсон нарушил монополию белых на выпрямитель для волос, — весело пояснила Фрэнсис. — Но, что очень мило с его стороны, сам он не питает никаких иллюзий насчет качества своей продукции.

— Зато очень верю в ее будущее, — подхватил Джейсон. — Сейчас вот подумываю, не начать ли экспортировать в Штаты свои таблетки для мужчин. По-моему, как раз приспело время дать американским неграм приятное сознание, что они могут вновь обрести чуточку старой Африки — самую малость, во флакончике, а?

Ксиксо терзал утиную ножку с таким видом, будто это и было то неодолимое препятствие, о котором он только что рассказывал.

— Понимаете, я им все твержу: ну покажите мне в моем досье хоть что-нибудь такое…

Молодой журналист Спаде Бутелези вставил обычным для него брюзгливым тоном:

— А может, это потому, что к тебе перешла лавочка Самсона Думиле?

Всякий раз, как в разговоре упоминалось новое для него имя, Серетти напряженно прищуривался.

— Ну да, в этом все дело! — жалобно подтвердил Ксиксо, глядя на него. — Человек, на которого я работал, некто Думиле, проходил по одному из политических процессов, ему дали шесть лет; но ведь я взял у него только благонадежную клиентуру; даже контора моя в другом здании, а с прежней у меня нет ничего общего; и все-таки дело именно в этом.

Фрэнсис вдруг вспомнился Сэм Думиле, как он сидел у нее вот тут, на этой самой веранде, три — а может, всего два? — года назад, рассказывал, что позапрошлой ночью в дом к нему ворвалась полиция, и оглушительно хохотал, повторяя слова своей маленькой дочки, объявившей полицейскому: «Папа очень сердится, когда играют его бумагами!»

Джейсон поднял бутылку, молча показывая хозяйке, что собирается налить всем, и она сказала:

— Да, да, пожалуйста… А что с его детьми?

Хотя Джейсон и понял, кого она имеет в виду, он счел нужным вежливо уточнить:

— С детьми Сэма?

Но тут заговорил Серетти, обращаясь к Эдгару Ксиксо:

— Действительно ужасная история. Бог ты мой! Видимо, вам из этого дела не выпутаться, как ни старайтесь. Бог ты мой!

И Эдгар Ксиксо усиленно закивал в ответ. Так что Джейсон продолжил негромко, чтобы слышно было одной только Фрэнсис:

— Наверно, они у кого-нибудь из родни. У него сестра в Блумфонтейне.

На десерт были свежие манго со сливками — фирменное блюдо хозяйки дома.

— Манго а-ля Фрэнсис, — сказал американец. — Это одно из моих африканских открытий, которое я буду рекламировать.

Но Джейсон Мадела заявил, что у него манго вызывает аллергию, и принялся за сыр. Откупорили еще бутылку вина, специально к сыру, и тут снова раздался общий смех (Роберт Серетти поспешил обратить его на себя): как выяснилось из разговора, Спаде Бутелези почему-то решил, будто Серетти имеет отношение к некоему американскому фонду. Но все были настроены на благодушный лад едой, выпивкой, ярким солнцем, в лучах которого слоями плыл табачный дым, и не мешали Бутелези изливаться, хотя то, что он говорил, было им давно известно. А тот, не желая, чтобы заготовленная им тирада пропала зря, атаковал Серетти: пусть устроит ему стипендию, тогда он сможет докончить свою пьесу. В который раз они выслушали содержание и основную идею пьесы — «прямо из жизни тауншипа», как без конца твердил Бутелези, уверенный, что это — единственно необходимое условие авторской удачи. Ведь он терпеливо, по многу раз соединял и вновь разъединял различные компоненты, добросовестно извлеченные им из книг тех африканских писателей, которым удалось напечататься: к тому же он и сам африканец; стало быть, для успеха ему требуется одно: чтобы кто-то взял его под свое покровительство, что же еще?

И хотя Серетти не имел отношения ни к какому фонду, он вежливо поинтересовался:

— Фрэнсис, вы вообще-то знакомы с этой пьесой? Я хочу сказать, — тут он вновь повернулся к молодому журналисту, чье круглое лицо под влиянием выпитого стало более простым и открытым, — настолько ли она готова, чтобы можно было ее кому-нибудь дать прочесть?

Неожиданно для себя Фрэнсис ободряюще улыбнулась:

— Да, я видела первоначальный набросок; он потом над ним основательно поработал, верно ведь, Спаде?.. И даже, кажется, состоялось чтение?..

— Я вам ее непременно принесу, — объявил Бутелези и записал название гостиницы, где остановился Серетти.

Они вновь перешли на веранду — пить кофе с коньяком. Было уже около четырех, когда гости поднялись и стали прощаться. Серетти просто сиял.

— Джейсон Мадела обещал подбросить меня в город, так что не утруждайте себя, Фрэнсис. Я говорю ему: американцам трудно будет поверить, что мне довелось побывать здесь, у вас, на таком вот ленче. До того было приятно, по-настоящему приятно. Мы все чудесно провели время. Джейсон говорит, несколько лет назад такие встречи были делом обычным, но теперь мало кто из белых отважится пригласить африканцев и мало кто из африканцев отважится принять приглашение. Я получил истинное удовольствие… Надеюсь, мы вам не очень надоели — так засиделись… Мне исключительно повезло.

Фрэнсис проводила их до садовой калитки — все оживленно болтали, смеялись; последние реплики и слова прощания донеслись до нее уже из-за деревьев, которыми была обсажена улица белого предместья, где она жила.

Когда она вернулась, опустевшая веранда еще полнилась гулом голосов, словно башня после того, как отзвучит бой курантов. Кто-то оставил полупустую пачку сигарет, а кто же это наломал спичек и построил из них шалашики? Фрэнсис вынесла поднос на кухню и тут заметила записку — пять слов на обороте счета, снятого с металлического шпенька: «Надеюсь, вы славно провели время»

Подписи нет. Написано шариковой ручкой, свисающей на ниточке с кухонной стены. Но она знала, от кого это: видение из прошлого побывало здесь и снова исчезло.

Помещение для слуг — Амоса и Бетти — находилось в глубине двора за завесой из дикого винограда. Она позвала Бетти и спросила, не заходил ли кто-нибудь. Нет, никого не было.

Должно быть, в послеполуденной тишине он услыхал голоса, а может, просто увидел возле дома машины и ушел. Интересно, понял он, кто у нее здесь собрался? И почему ушел — чтобы не подвергать ее опасности? Хотя Фрэнсис, разумеется, никогда с ним об этом не говорила, он, вероятно, знал: степень риска, который она позволяет себе, строго дозирована, очень строго. Скрыть это от такого человека, как он,было просто немыслимо. Тут ей представилась усмешка, которую вызвал у него подбор гостей: Джейсон Мадела, Эдгар Ксиксо и Спаде Бутелези — да, да, и Спаде Бутелези. Но, может быть, она ошибается, может, ему и самому хотелось к ним присоединиться, и вовсе не было у него той укоризны, того презрения, которые почудились ей в выражении его лица, во всем его облике, когда он предстал перед ее мысленным взором. «НАДЕЮСЬ, ВЫ СЛАВНО ПРОВЕЛИ ВРЕМЯ»…

Возможно, он только это и имел в виду.

Фрэнсис Тейвер знала, что Роберт Серетти скоро уезжает, но когда именно, ей известно не было. Каждый день она говорила себе: «Надо бы позвонить ему, сказать до свидания».

Но она ведь уже попрощалась с ним — в тот день после ленча. Просто позвонить, сказать: «До свидания»… В пятницу утром, когда она уже была совершенно уверена в том, что не застанет его, Фрэнсис позвонила в гостиницу, и оказалось — он еще здесь. В трубке послышался осторожный, негромкий голос американца. Сперва она смешалась. Он говорил, что так рад ее слышать, а она все повторяла: