Дом Камня

Итак, после детей, вторая самая популярная тема — напоминание Курфюрстине, что она родилась не в Жемчужине. Это так мучительно. Я думала, что званые обеды должны быть веселее.

Курфюрстина застывает.

– Очевидно, что в вашей спальне, Аметрин, уже давно забыли об удовольствиях, но смею напомнить, что нет более мощного орудия убеждения, чем женское тело. Я вполне способна изменить мнение моего мужа.

Вайолет краснеет, потому что это то, что делает Вайолет, когда упоминается секс, но я должна отдать должное Курфюрстине. Она, конечно, сделала разговор более интересным.

Лакеи приходят, чтобы очистить тарелки, и я вижу, как Вайолет сгребает несколько вилок утки в свой рот. Интересно, если она получила те же инструкции, что и я, но ее хозяйки нет в этом зале, так что она мухлюет. Хорошо ей.

– Я не хотела никого оскорбить, Ваша светлость, — сказала старуха. — Но помните, что суррогатное материнство имеет свои особенности. Никогда не знаешь точно, что получишь. И никакие заклинания тут не помогут. Возможно, в конечном итоге вы предпочтете, чтобы ваш сын наследовал трон.

– Сомневаюсь, — отвечает Курфюрстина. Она подзывает одного из лакеев. — Позови Люсьена. Быстро.

Я в значительной степени игнорирую других суррогатов, ориентируясь только на Вайолет, но теперь я перевожу свое внимание к молодой девушке, сидящей на стороне Курфюрстины. Ее яркие красные волосы, собранные в локоны на макушке, и мягкое золотистое платье драпированы вокруг ее жилистого туловища. Это своего рода того, что Курфюрстина пыталась заставить ее казаться старше, но вместо этого создала противоположный эффект. Она выглядит, как ребенок, который попал в гардероб своей мамы.

Я даже не знаю ее имени. Я хотела спросить, когда увидела ее в зале ожидания. Я должна спросить.

Потом я отвлеклась, потому что в этот момент поставили — тарелку с лососем, множество еды сделало свое дело.

Возвращается хозяйка Вайолет и делает реверанс Курфюрстине.

– Мои извинения, Ваша светлость.

– О, не надо извиняться. Это было довольно забавно, — говорит Курфюрстина. — Признаюсь, ужины в королевском дворце безнадежно скучны.

Я накалываю вилкой лосось, подношу практически ко рту, затем опускаю обратно. Я снова повторяю это. И еще раз. Технически, я не нарушаю правил. Я ведь не притронулась даже. Но графиня, елозит в кресле. Отлично. Она заметила.

Вайолет смотрит на свою хозяйку с выражением напряженного нетерпения. Я снова удивляюсь, какие инструкции она получила, как я, наконец, съедаю-таки кусочек лосося.

Затем ее лицо светится на что — то позади меня. Я поворачиваюсь и вижу еще фрейлина который входит в комнату. Он моложе Фредерика, но старше Эмиля. И судя по выражению на лице Вайолет, я готова поспорить, он был ее творцом в комнате подготовки.

– Спасибо, Люсьен, — говорит Курфюрстина. — Подожди здесь.

– Конечно, моя госпожа. — Люсьен кладет на стол орех и чашу и отступает к стене. Я задерживаю дыхание, смотря то на орех, то на девушку и обратно.

Я надеюсь, что Курфюрстина не заставит ее делать то, что я думаю, что она собирается заставить ее сделать именно это.

– Она показала мне великолепный трюк, — говорит Курфюрстина и поворачивается к суррогату. — Давай.

Губы бедной девушки дрожат, когда она берет орех.

Не делай этого, умоляю. Не дать ей то, чего она хочет.

Ничего не происходит, и на секунду я надеялась, возможно, эта девушка каким — то образом услышала мои мысли. Потом глаза Курфюрстины сужаются, и до меня начинает доходить. Она не проявляет свою непокорность. Она чертовски напугана.

– Ну же. — уже резким тоном говорит, Курфюрстина. Я представляю, как эта крошка, заперта в клетке с торчащими шипами в ноге. Я скрещиваю пальцы под столом и надеюсь, что все заклинания она выполнит и она выполняет их совершенно.

Пальцы Далии смыкаются вокруг ореха, и, когда она открывает ладонь, он выглядит полупрозрачным, как темное стекло.

Второе Заклинание, на форму.

Ее лицо морщится от концентрации. Орех покрывается рябью, дрожит и вытягивается, фокусируясь на форме, повторяя изгибы. Она держит в руках совершенную статуэтку Курфюрстины, мой рот буквально задергался. Это настоящий подвиг. Она, должно быть, испытывает невероятную боль.

Конечно, она вскрикивает и роняет статуэтку, хватает серебряную чашу, откашливая кровавую слизь.

Как будто увиденный ужас это норма жизни, а королевские особы начинают хлопать.

– Разве не чудо? — весело восклицает Курфюрстина. К столу подходит тот же фрейлина и забирает чашу, и статуэтку из ореха. Он наклоняется и я вижу, как он передает ей платок, чтобы стереть кровь от носа и рта.

Вайолет назвала бы это добрым жестом. Это написано у нее на лице.

– Это все, Люсьен, — говорит Курфюрстина.

– Да, моя госпожа. — Он поворачивается к двери, в какой — то миг, задерживаясь на Вайолет взглядом, тень улыбки пробегает по его лицу. Мне бы хотелось, чтобы он работал на дом Камня.

– Впечатляет, — говорит хозяйка Вайолет, отламывая вилкой кусочек лосося. — Хотя дорогое постельное белье лучше держать от нее подальше.

– О, это случается не каждый раз, — пренебрежительно бросает Курфюрстина.

Хозяйка Вайолет промокает рот салфеткой. — Может, ей стоит разогреваться перед выступлением?

Становится все труднее и труднее не закричать на этих людей. Они и понятия не имеют, что значит быть человеком.

Я может быть и не имею богатства или власти, или славы. Я, может быть, и вынуждена играть по их правилам. Но независимо от того, как они относятся ко мне, они не смогут изменить меня, кем я являюсь.

Я человек. Я Рейвен Стирлинг.

Они — монстры.

– Буду иметь в виду, — говорит Курфюрстина, похлопывая суррогата по макушке, как обычно делают собакам.

– А есть ли у нее какие — то особые навыки? — спрашивает хозяйка Вайолет. — Знаете, ведь не у всех они встречаются. Но я предпочитаю суррогатов с проблесками таланта. — Она делает глоток вина. — Моя, к примеру, играет на виолончели.

Я испепеляю взглядом эту женщину, ожидая, что в комнату внесут виолончель и силой заставят Вайолет играть перед всеми. Музыка Вайолет прекрасна и личная, и только ее. Она не принадлежит этим женщинам.

– Я бы очень хотела послушать, — говорит Курфюрстина. Вайолет поглядывает на дверь, с окаменевшим выражением. Я переставляю, что она чувствует, а уж что чувствую я.

Но виолончель так и не появляется и ее хозяйка просто улыбается. — Я уверена, Ваша светлость, что однажды вы это услышите.