Дом Леви

Доктор Ласкер остается на месте. «Забастовка металлургов. Надо немедленно позвонить Леви». Заходит в будку телефона-автомата, набирает номер, лицо его краснеет: с другого конца провода его приветствует Эдит, приглашает на праздничный обед. Все члены семьи вернулись домой, а Филипп – один из них.

Доктор Ласкер обещает прийти, и бежит со всех ног в мясную лавку, как будто спасается от кого-то.

В семью сестры Филипп попадает в разгар ссоры. У горы белья, только снятого с веревки, стоит госпожа Гольдшмит, считая вещи, придирчиво рассматривая каждую, и при этом, не закрывая рта. У шкафа стоит господин Гольдшмит и, что для него совсем непривычно, пытается прервать ее излияния и вставить свое слово. Саул лежит в постели. Мальчик выздоравливает, температура упала, но шея его все еще закутана толстым компрессом. Криком и плачем сопровождает он мамину говорильню, которой нет конца. Ясно: ссора из-за ребенка. Дед, как обычно, сидит в кресле и равнодушно смотрит во двор. Голова и руки его трясутся. На вошедшего Филиппа госпожа Гольдшмит набрасывается, как полицейский, поймавший вора:

– А-а, ты принес нам эту беду.

– Какую беду, Розалия? Что ты имеешь в виду? – Филипп старается соблюдать правила вежливости.

– Что я имею в виду? Тебя я имею в виду! Кто, если не ты, послал сюда долговязого парня – сбить с толку ребенка? От имени твоей Беллы он появился здесь, посланец Движения. Если бы просто, как пьяница, шатался по улицам. Так нет же. Нет у нас никакого дела к этому Движению, и моего Саула там никогда не увидят.

– Почему, Розалия?

– Почему, Филипп, – кричит Саул, – в нашей школе почти все дети в молодежных движениях.

– Успокойся, Саул. Дай мне поговорить с мамой.

– Не о чем нам говорить, – визжит Розалия в сильном волнении и тянет пару трусов. – Все в движениях. Какое мне дело до всех. Все только и плачут по этому поводу. Выйди и поспрашивай в переулке.

– У него что, есть время всех спрашивать, – приходит на помощь Филиппу господин Гольдшмит.

– Какое мне дело, есть ли у него время, нет ли у него времени, ребенок туда не пойдет.

– Пойду, – хнычет Саул.

– Ты из порядочной семьи.

– Розалия, на этот раз тебе ничего не поможет, – Филипп говорит решительным тоном и тотчас же наводит порядок, прекращая визг и плач.

– Не может быть такого, чтобы в наши дни еврейский мальчик не был в одном из молодежных еврейских движений. Что будет делать Саул, Розалия, сидеть в этой комнате, как в тюрьме и смотреть во двор? Зейлиг, – обращается Филипп к зятю, – ты согласен послать сына в молодежное Движение?

– Согласен, – не раздумывая, отвечает Зейлиг.

– Согласен. И кто здесь глава семьи?

– Он согласен! Почему бы ему не быть согласным? Не все ли ему равно, этому главе семьи? Какое ему дело до всех наших бед? Филипп, – госпожа Гольдшмит обращается к брату с выражением отчаяния на лице, – каков будет наш конец в этой стране?

– Каков будет наш конец? – вздыхает Филипп. – Готовиться надо… к эмиграции.

– Ты, наверно, прав, Филипп, – Зейлиг тоже вздыхает, – дни трудные, налоги после чрезвычайных законов выросли так, что их невозможно выдержать. Наверно, следует серьезно взвесить вопрос эмиграции в Израиль.

– И что ты будешь там делать, мечтатель? – Розалия оставляет кипу белья и становится перед мужем, – чем ты будешь кормить семью? Станешь каменотесом в твоем возрасте?

– Найдем и там заработки. Как все, так и мы. Во всяком случае, положение там не будет хуже, чем здесь.

– Не будет хуже, – поддерживает зятя Филипп, – заходи, Зейлиг, ко мне, и мы серьезно взвесим этот вопрос.

– Завтра же приду. Чем раньше, тем лучше.

– Розалия, – Филипп переводит сестру на другую тему, – есть у тебя чего-нибудь поесть?

Неожиданно почувствовал острый голод, забыв, что вообще не обедал. Розалия уходит в кухню. Филипп гладит Саула по голове.

– Что парень сказал? Когда тебе надо прийти?

– В субботу, после полудня. Сказал, сидеть на скамье. Оттуда вместе пойдем в молодежный клуб сионистского Движения. Дядя Филипп, – Саул понижает голос до шепота, – если она не позволит мне пойти, я туда сбегу, душа из меня вон. Дядя Филипп, вы Иоанну видели?

– Да, Саул. Справлялась о твоем здоровье.

– Когда вы возьмете меня к ней?

– В воскресенье, Саул. Пойдешь вместе со мной к Леви.

Лицо ребенка сияет. Филипп уходит в кухню. Розалия у плиты что-то для него готовит. Филипп сидит у стола, смотрит на сестру, – на поредевшие ее волосы, сквозь которые пробивается седина, на лицо ее, на котором заботы наложили много морщин, на неряшливую одежду, на передник, покрытый пятнами, на небрежно натянутые чулки. Она превратилась в женщину, потерявшую желание хорошо выглядеть в глазах окружающих. Сердце его охватила жалость – «Розалии всего тридцать шесть, а у нее вид женщины, все радости которой уже позади. Сколько-то лет прошло с тех пор, когда юноши оглядывались на ее черные волосы и зеленые глаза? Бедная Розалия, горькую судьбу принесла жизнь жизнерадостной девушке…»

Филипп встал со стула, подошел к сестре, коснулся рукой ее плеча. Деревянная ложка выпала из ее рук в кастрюлю. Непривычны ей были знаки внимания со стороны брата. Филипп сжал ее плечо, и стыдливая улыбка появилась на ее лице.

– Тяжела жизнь, Розалия. Помогу вам всем, чем смогу.

– Да и кто еще может помочь нам? – вздохнула Розалия. Филипп вернулся к столу.

* * *

Когда Филипп покинул лавку сестры, уже вечерело, и тротуары переулка были полны народа. Отто еще не вернулся, чтобы открыть киоск. Пауле, как всегда разодетый в пух и прах, стоял у трактира и пристально изучал прохожих. Сапожник Шенке, пьяный в стельку, играл с игрушечной обезьянкой, которая прыгала на резиновой нитке вверх-вниз, и малышня переулку сопровождала его смехом, свистом и улюлюканьем.

Перед мясной лавкой стоит Эльза и следит за Пауле. А на втором этаже Хейни сын Огня открывает окно своей квартиры. Большие его руки тяжело опущены на подоконник. Он еще не снял с себя темную рабочую одежду и не отмыл лицо от сажи, огромный и черный, стоит он в прямоугольнике окна.

– Иди помойся, – говорит Тильда за его спиной, – мы собираемся сегодня вечером в луна-парк.

Тильда сидит у стола и пришивает новую ленту к своей старой шляпе.

На столе вязаная скатерть, на которой Тильда расстелила салфетку, чтобы сохранить чистоту скатерти. У дверей черные ботинки Хейни. Тильда не дает ему входить в рабочей обуви в гостиную. Тильда единственная в доме, у которой есть «салон». Она очень гордится этим, скрупулезно следит за его опрятностью и ревниво охраняет за собой это единственное свое право, несмотря на то, что семья в течение времени увеличилась, и она вынуждена спать с мужем в соседстве с четырьмя детьми, а старая свекровь ютится на видавшем виды диване в кухне. Дверь из «салона» сейчас открыта в кухню. Оттуда доносится запах вареной капусты. Хейни сын-Огня уже закончил свою трапезу, На кухонном столе стоит тарелка с кожурой от сосисок. Пустой рабочий рюкзак Хейни висит на спинке стула. У порога, отделяющего салон от кухни, сидит на горшке младшенький Хейни. Тильда тщательно следит, чтобы малыш не затащил горшок, не дай Бог, в салон, и чтобы развлечь или, скорее, отвлечь его, поставила перед ними огромные ботинки отца. Тильда завершает портняжные хлопоты со шляпой и внимательно проверяет ее новизну.

– Макс, нет! – выговаривает она малышу, которому надоели ботинки отца и он начинает двигаться вместе с горшком в сторону «салона».

Тильда возвращает его к порогу кухни, дает ему в руки ломоть хлеба и возвращается к столу и шляпе. Надевает ее и встает перед коричневым комодом, в который вправлено большое зеркало. На его поверхности проступают черные пятна. И, несмотря на это, комод для Тильды вещь дорогая, и в будние дни она покрывает его коричневую лакированную поверхность газетами, а в воскресенье после полудня и в праздничные дни она их убирает и ставит на комод вазу со сверкающими свежестью ромашками, и весь дом охватывает праздничная атмосфера.